Автомобиль мчался по затрапезному торговому кварталу старого города. Боковым зрением Сюнсукэ ощущал скольжение уличных фонарей вдоль дороги. Когда он намеренно задумывался о Юити, старый писатель будто бы окунался вглубь самой Красоты. Он уходил все глубже. Там деянию не было места, все пребывало в тени, все возвращалось к Духу, все сводилось к метафоре[73]. Он и сам по себе стал духом, метафорой своего тела. Когда он вырастет из этой метафоры? Кроме того, сладостна ли ему эта судьба? С тех пор как он появился на этом свете, пронизывало ли его сердце вера в то, что он должен умереть?
В любом случае сердце стареющего Тюты достигло предела своих страданий.
Глава двадцать вторая
СОБЛАЗНИТЕЛЬ
По возвращении домой Сюнсукэ немедля принялся сочинять письмо Юити. В нем вспыхнула прежняя страстность, с какой он писал в прошлом по-французски свои дневники. С кончика кисти забрызгали проклятия, полилась ненависть. Разумеется, он не мог выплеснуть враждебность на молодого человека напрямик. И на этот раз все свое неиссякаемое озлобление Сюнсукэ обратил против вагины.
После того как Сюнсукэ поостыл за время писания, он понял, что его словоохотливому, экспансивному письму не хватает простой убедительности. Это было не любовное письмо. Это была директива. Он переписал его, вложил в конверт, облизал клейкую кромку конверта. Плотная европейская бумага врезалась в его губу. Он встал перед зеркалом, приложил платок к порезу на губе и промямлил:
— Юити, делай, что я тебе приказываю. Делай, как сказано в письме. Это самоочевидно. Распоряжения в письме не противоречат твоим желаниям. Это не вмешательство. То, что для тебя нежелательно, остается под моим контролем.
Он расхаживал по комнате допоздна. Остановись Сюнсукэ на мгновение, он не смог бы удержаться от того, чтобы представить себе Юити в камакурской гостинице. Закрыв глаза, он склонился перед трехстворчатым зеркалом. В зеркале (которого он не видел) проявилась обнаженная фигура Юити, лежащего навзничь на белой простыне; его прелестная и отяжелевшая голова отвалилась в сторону от подушки, нависая над татами. Возможно, из-за упавшего лунного света его вытянутое горло казалось призрачно-белым. Старый писатель поднял свои воспаленные красные глаза и посмотрел в зеркало. Спящая фигура Эндимиона растаяла.
Весенние каникулы Юити закончились. Начинался последний год его студенческой жизни. Его курс был последним по старой системе. На окраине леса, пышно разросшегося вокруг университетского пруда, многочисленные травяные холмики катились по ландшафту до самого спортивного поля. Трава на лужайках еще не выросла, и, хоть небо прояснилось, дул холодный ветер. Во время ленча везде и всюду на этих оккупированных холмиках виднелись фигурки студентов. Сезон, располагающий к таким посиделкам на свежем воздухе за раскрытой коробочкой обэнто