Со дня рождения Кэйко снова начались дожди. Юити зависал в каком-то баре в грязном переулке задних дворов. Большинство гостей уже напились; они входили и выходили, не заботясь о том, чтобы стряхнуть свои замызганные штанины. От угла по половицам подтекала вода. Это капало с зонтов, прислоненных к грубоватой стене, отчего воды на полу становилось еще больше.
Юити сидел молча, перед ним были скромная закуска и бутылочка дешевой рисовой водки. Саке едва не переливалось через тонкий край чашки, прозрачная желтизна подрагивала. Юити уставился в эту чашечку. В ней не отражалось никакого видения. Это была просто чашка. Следовательно, ничего такого и не могло быть в ней. Чудные мысли путались в голове Юити. У него было чувство, будто он никогда раньше не видел этой чашки. Она существовала теперь как некий абстрактный объект, возникающий в его воображении, в его сознании…
В тесноватом помещении коротали время пять-шесть человек. Даже теперь, в какое бы заведение подобного пошиба он ни забрел, не было случая, чтобы он не снюхался с каким-нибудь авантюристом. К нему приблизился пожилой человек и витиевато начал изъясняться. Встрял какой-то смазливый юнец и стал кокетничать с ним. И в этот вечер рядом с Юити обретался приятный юноша его возраста, постоянно подливавший ему саке. Судя по тому, как парень время от времени смотрел на Юити, можно было заключить, что он состоял в любовных отношениях с ним. Красивые глаза, чистая улыбка. Что бы это значило? Он хотел, чтобы его полюбили. И желание его было не таким уж неосознанным, поскольку он знал себя и знал, чего хочет. Чтобы поднять себе цену, он трепался без передышки о том, как за ним гонялись скопища мужчин. Выслушивать все его россказни было изрядно утомительно, однако для геев в порядке вещей представлять себя в подобной манере, поэтому не стоило так уж сильно укорять его за эти замашки. Он был прекрасно одет. Неплохого телосложения. Ногти коротко подстрижены и отшлифованы. Полоска белого нижнего белья, выглядывавшая из-под пояса, была чистенькой… Для чего все это?
Юити поднял взгляд своих темных глаз на фотографию боксера, прикрепленную к стене. Порок, утративший свой глянец, в сто крат скучнее, чем потерявшая свое очарование добродетель. Возможно, что причина, по которой порок называется преступлением, скрывается в самой скуке, а та в свою очередь порождается рутиной повторяемости, которая не позволяет выкрасть сколько-нибудь времени для самодовольства. Видимо, дьявол пребывает в скуке оттого, что пресыщен своими вечными розысками самобытного злодеяния.