У Грейс сохранилось детское воспоминание о том, как еще в первых классах школы она написала свое имя на двухцветных кожаных туфлях. В тот день мать, забирая ее из школы, шла сзади. «Твои новые туфли!» — закричала она. Это был первый раз, когда Грейс написала свое имя на какой-то вещи. Потом она исписала своим именем целую тетрадь, вырезала его на школьной парте, выцарапала на пианино в гостиной. Ее учительница отвела мать в сторону и шепотом предложила встретиться. Грейс услышала слова: «кризис самоотождествления» и, хотя не поняла их смысла, догадалась, что произошло нечто худшее, чем случалось с ней на уроках логопеда, куда они ходили.
«Она точно знает, кто она такая, а если нет, то благодарю вас, я сама скажу ей об этом», — ответила мать Грейс пронзительным голосом, застегнула «молнию» на пальтишке Грейс и свела ее вниз по известняковым ступеням. Когда они вернулись домой, мать сунула в руки Грейс кисть, смоченную в перекиси водорода и моющем средстве. Пальцы Грейс побелели после того, как она трижды смазала туфли толстым слоем обувного крема «Киви», после чего поставила их на ночь сушиться на газету.
Завтра ее день рождения. Она отпразднует его без Лэза. Внезапно, как ребенок в летнем лагере, скучающий по дому, она испытала страстную тоску — нет, не по бежевому свитеру отца, не по прогнозируемым им ливням и не по эликсирам матери, даже не по Лэзу. Это была тоска по чему-то, чему она еще не знала имени. Вернувшись в Нью-Йорк, она все расскажет родителям.
Хлоя, в джинсах, пурпурном свитере и шлепанцах, уже встала и чем-то занималась на кухне, когда вошла Грейс. На буфете стоял чайник, кипела вода.
— Привет. Как спала? Выстрелы не разбудили? — спросила Хлоя.
— Выстрелы? — Грейс присела к столу.
— Каждую ночь. Я уже так привыкла, что почти не замечаю, но, когда услышала в первый раз, упала на пол и стала кататься, как в «Зле Майами» или еще каком-нибудь боевике.
— Думаю, я их не слышала, — сказала Грейс, хотя у нее было такое чувство, что она вообще не спала.
— Вот и хорошо.
Чайник засвистел. Хлоя выключила старую газовую плиту и, взяв желтую лейку, пошла поливать цветущее растение, подвешенное в горшке возле окна. Дотянувшись, она оборвала показавшийся ей увядшим лист.
— Проклятье, — сказала она, вытирая руки кухонным полотенцем.
— Что такое? — спросила Грейс.
— В моей петунии развелась моль!
Хлоя сняла горшок с крючка, осторожно вынесла его на крыльцо и мощно встряхнула, после чего около дюжины серых мотыльков вылетели из цветка и упорхнули.
— В последнее время у нас серьезные проблемы с молью, — сказала Хлоя. — Потом придется опылить. Я люблю свою петунию, хотя бабушка и говорила, что это плебейский цветок.