— Это блюдо не совсем из нашего сортимента, — ответил официант, взамен предложив шпинатовые равиоли и креветки, — и то и другое оказалось вялым, пресным и на удивление лишенным какого бы то ни было вкуса, так что кровяное давление и уровень холестерина хозяев «Иль дуомо» мог преспокойно оставаться в пределах нормы. Отец Грейс сыпанул в свою тарелку соли, будто посыпал солью улицы города после метели. После этого сортимент стал одним из любимых присловий Лэза и Грейс.
— Есть еще один «Иль дуомо», — соврала Грейс.
— Вот как… мы, то есть, я хотел сказать, я мог бы пойти с вами.
— Мы? — переспросила Грейс. На этот раз она не смогла сдержаться. — Кейн, я знаю о твоем романе.
На лице Кейна появилось неподдельно изумленное выражение.
— Знаешь?
— Мать Лэза сказала мне вчера. — Грейс старалась, чтобы ее голос звучал как можно непринужденнее. Она несколько раз нажала кнопку бардачка.
Кейн повернулся к ней, словно догадавшись о чем-то жизненно важном.
— Ах так вот почему ты вела себя так странно вчера вечером?
— О чем ты? И совсем я не вела себя странно. По мне, так все в порядке. Просто хотелось, чтобы ты сам сказал.
— Теперь все так изменилось, Грейс. Я будто заново родился. Такое счастье — просто не верится. Жду не дождусь, когда вы, ребята, наконец познакомитесь. — Грейс не доставило особого удовольствия то, что ее включили в число ребят. Кейн говорил с воодушевлением, словно испытав облегчение оттого, что наконец-то может говорить свободно. — Вы полюбите друг друга, — заверил он. — Вы так похожи.
— Правда?
В этот момент крышка бардачка распахнулась, и кипа путеводителей с загнутыми страницами вместе с прибором для измерения давления в шинах высыпались Грейс на колени. Она попыталась запихнуть все обратно, однако, несмотря на ее старания, дверца никак не хотела закрываться.
— И мы понимаем друг друга с полуслова, — продолжал Кейн. Грейс едва удержалась от иронического «еще бы», использовав паузу, чтобы привести в порядок рассыпавшиеся путеводители. Один, особенно толстый, она засунула в дверной карман и решительным движением захлопнула дверцу.
— Рада за тебя, — сказала Грейс. Затем более спокойно добавила: — Лэз тоже будет рад.
— Ты ему ничего не говорила?
— Думаю, он предпочел бы услышать это от тебя, — ответила Грейс. Одним коленом она плотно прижала дверцу бардачка, бдительно за ней наблюдая (на случай, если она распахнется опять), как за чем-то непредсказуемым и угрожающим, вроде чертика из табакерки.
— Как бы я хотел никогда не расставаться со своей любовью, — сказал Кейн, вздохнув.