Неожиданно распахнулась дверь со двора, пропустила худенькую шуструю старушку.
— Татьяна-то иде? — спросила у свекрови, но тут же разглядела и Пирогова и председательшу. — Там от Гераськи прибег мальчонка. Витька. Велит итить. Что-то там у них…
Мальчишке было лет одиннадцать. Маленький, худенький, стриженный под армейский «нуль», он был круглоголов и не по летам серьезен.
— Дед зовет к себе. — Сказал, как приказал, держа взгляд на Пирогове. — Кто-то солью овец подманывает.
— Солью? — переспросил Пирогов. Заныло сразу в груди. Вон где вынырнула соль. Та, что в машине взята. Другая — на вес золота в хозяйствах. Да и вся история машины будто бы высветилась.
— Проводи меня к деду. Это далеко?
— Не-е. В Баранголе.
— Поедем в моем ходке, — предложила Рощина. — Втроем вместимся. Пусть ваш… отдохнет.
— Вам-то зачем ехать?
— Разве я не председатель уже?
Да, это была самая настоящая соль. К тому же крупными кристаллами очень напоминающая ту, что осталась на месте пожара. Ничего другого Пирогов увидеть не успел. В долине стемнело быстро и так плотно, что даже кончики пальцев вытянутой руки разглядеть нельзя было.
Он проводил Рощину, сам остался с чабанами, немного радуясь случаю не ходить, не просить пристанища в деревне. Ночь выдалась тихая, но беззвездная. Было похоже на приближение дождей, этих вечных раздражителей крестьян на уборке хлеба.
Чабанов было трое. Двое пожилых — под шестьдесят, третьему — около пятидесяти. Четвертым находился с ними неотлучно тот самый мальчишка — Витька, уже, как оказалось, полусирота, безотцовщина.
— Осенью под Москвой батя лежать остался, — пояснил безбородый гладкощекий старик, которого Витька называл дедом. Тесть отца, видать. — Сказывают, до немца не дошел. С самолета его…
В голосе горечь: ведь не дошел, не дотянул до немца, вот в чем главная печаль. А дошел бы, все по-другому обернулось бы.
— И то — не привелось страхом маяться, — сказал второй старик, разгребая рукой бороду и усы, будто ища, где там рот затерялся. — А то воевал бы год, второй, а конец один ему назначен.
— Чо мелешь-то? — перебил первый. — Наз-начен…
— Судьба у него такая. Без греха принят.
Над костром в литом круглом котле баранья похлебка кипела. Пирогов слушал перебранку, тихонько сглатывал слюни. Нестерпимо хотелось есть.
— Смерть — это венец дел земных, — говорил безбородый дед. — А какие дела на марше? Верно говорю, товарищ военный?
— Сложный вопрос ставите. Хотя марш ведь — тоже дело. И когда немцы бомбили строй, они вынуждены были ослабить напор на передний край. И край тот выстоял. Так что, получается, погиб Витькин отец не совсем зря. Он от других смерть отвел.