— Я жду ясного ответа, Якитов.
— Дайте попить.
Корней Павлович неторопливо снял гранатообразную стеклянную пробку с горлышка графина, не выпуская ее из ладони, налил стакан воды, подвинул его Якитову.
— Значит, встречались, — сказал негромко, уверенно. — С кем?
Якитов, не глотая, вылил воду в рот.
— Не знаю, — ответил.
— Вот как? То вас все районные собаки знают…
Якитов снова скосился на графин. Пирогов налил еще половину стакана, придержал в руке.
— Так я очень надеюсь на вас, Федор Григорьевич.
Он ожидал истерики или что-то вроде: а-а, забодай тебя комар! И рубаху на груди — в клочья. Но лицо Якитова оставалось таким же бесстрастным, как и на протяжении всего допроса. Лишь в самом начале, оговаривая невиновность жены и детей, он чуть-чуть зажегся было, но с той минуты одеревенел, не проявлял даже тревоги за свою судьбу.
«Гордый страсть какой, — вспомнил Пирогов. — Пожалуй, что-то есть… Не юлит, не выкручивается… Сам себя, похоже, казнит.»
— Я жду, — напомнил Пирогов.
— Под Сыпучим Елбаном. — Не сказал, а выдавил из себя Якитов, потянулся за стаканом. Корней Павлович долил его до краев. Но Федор не стал пить много, только коснулся губами воды, поставил на место. — Я спал. Он подошел… Стыдил… Пугал… Потом хлеба дал. Картошки… Табак оставил. И ушел.
— Так и ушел? Все оставил и ушел? И не обещал еще встретиться? И не спросил, как звать? Или спросил?
— Нет.
— Что ж ему спрашивать. Вы и так давно знакомы.
Якитов не отрицал, но и не соглашался. Сидел недвижно, уставясь в пол.
— Начав, говорите до конца.
— Пуганая ворона куста боится.
— Но вы не испугались явиться сюда. А это не сулит вам полной безопасности. Трибунал суров.
Якитов молчал, не мигая глядя в одну точку. Пирогов поднялся, кутаясь в шинель, прошелся босиком вдоль стола, снова сел. Сказал, не скрывая своего сожаления:
— Не понимаю людей, которые, теряя голову, плачут по волосам.
— У меня двое маленьких.
— Вот даже как! — построжел Корней Павлович и решил тут же, что для первого раза хватит.
За окном серым пятном проступало раннее утро. Пирогов выглянул в приемную. За барьером поднялась Каулина, вопросительно уставилась навстречу. С внешней стороны барьера, как сторожевой пес, сидя чутко дремал Брюсов.
— Геннадий Львович! Геннадий Львович, соберите свои вещи. Придется вам ко мне сегодня перебраться.