— Боже мой, боже… Я схожу с ума… Товарищ лейтенант…
— Успокойтесь. Ничего страшного. Уверяю вас.
— Ой, да поймите ж вы меня… Поймите… Она могла сто раз умереть там… В Ленинграде… Она уже почти умерла… Если бы не бойцы…
Он понимал, что она готова говорить о своем горе не переставая, но кто-то должен слушать ее. Так ей казалось легче. А Пирогову сделалось невыносимо. Того и жди, выжмет слезу из глаз.
— Еще раз говорю, ищем. Не убивайтесь… Все будет хорошо… Возможно, уже сегодня… А сейчас, виноват, мне надо идти. И вам тоже… Все будет хорошо, и мы с вами еще посмеемся над приключением.
Последнее не столько ей сказал, сколько себе. У самого-то ведь душа не на месте. Второй день Игушева молчит, от поисковиков никаких вестей, ни слова малого.
В отделе было тихо, покойно. Пахло керосиновой лампой. Он отмахнулся от рапорта: сам все видел, все знаю… Прошелся до «кельи», заглянул в глазок двери, ничего не увидел, но всматриваться не стал, вернулся к дежурной.
— Ткачук?..
— Ни слуху, товарищ начальник.
Он вздохнул. Надо ж, как прижало. Впору самому брать ноги в руки и бежать, бежать, бежать… Куда? Ребят искать? Игушеву? Или поисковиков? Или на Элек-Елань?..
Он снова прошел в глубину прихожей комнаты, снова прижался к прямоугольному окошечку.
— Вы живой, Якитов?
— Живо-ой, — доложила из-за спины Каулина. — Кашлял недавно.
Пирогов снял замок с двери.
— Выходите.
Якитов неторопливо показался в дверном проеме, увидел, что Пирогов направляется на крыльцо, как бы и его приглашая.
— Зачем на люди-то? Или мне перед собой позору мало?
Пирогов поразился его щепетильности, но не подал вида.
— Пошли, — сделал нетерпеливый жест, будто смахнул с крыльца кого-то.
Потупясь, вобрав голову в плечи, Якитов шагнул за ним.
— Куда мы идем? — спросил. — Если домой, так я не пойду.
— Вот как? Почему же?
— А это никого не касается.
Он проводил Якитова в глубь двора к дощатому «скворечнику».
— Нуждаетесь?
— Другому некому, что ль? Сам в сортир водишь.
— Вы у нас высокий гость.
— Напоминаю, я сам пришел.
— Потому я и называю вас гостем.
На обратном пути они не перекинулись ни словом. Уже из-за порога брюсовской «кельи» Федор попросил:
— Не надо меня всей деревне показывать. Увезите в область. У вас ведь нет военного трибунала. А вина моя не нуждается в доказательстве.
— Куда вы торопитесь?
— Я же сказал, мне перед собой позору не обраться.
— А может, тайну бородача хотите быльем покрыть?
— Слушай, лейтенант… Я — трус, дезертир. Но… Зачем же ты так… Человек накормил меня. Последнее отдал по душевной простоте своей. А ты предлагаешь выдать его.