Пирогов морщится, мотает головой: нет-нет, должен был обозначать этот знак. Бобков принимает его, снова склоняется к телу.
— Вы говорите, копоть, порошинки… Может, темновато немного? — спрашивает с запозданием Корней Павлович. — Одна лампа хорошо, две — лучше.
— Лакассань при свечах обогатил наше ремесло.
Пирогов согласно кивает, хотя впервые слышит о каком-то Лакассане, дважды повторяет незнакомое имя, чтобы при случае полюбопытствовать у медиков или заглянуть в энциклопедию.
— Отсутствие копоти, следов порошинок и металлических частиц свидетельствует, — учительски выговаривая слова, продолжает Бобков, — свидетельствует о том, что выстрел был произведен не в упор, а с расстояния не менее десяти метров.
— Почему именно десять метров? Почему не пять?
— Именно с десяти метров ни порошинки, ни металлические частицы, содержащиеся в порохе, не долетают до цели. С пяти — их можно было бы обнаружить.
— Но, может, их смыло? Залило кровью? — На душе у Пирогова совсем скверно. Подтверждается худшее предположение, и нельзя безоглядно увлечься им.
— Это невозможно, Корней Павлович. Следы порошинок остаются навечно. Синими крапинками. Да ведь и ожога эпидермиса нет. Ожога раскаленными газами из ствола, поднесенного близко.
— Да, — соглашается Пирогов, хотя и не совсем представляет, как эти ожоги должны выглядеть и что такое эпидермис, о котором еще предстоит кого-то расспросить. — Продолжайте.
— Слепое пулевое ранение. Слепое. Пуля осталась в теле. Тому существуют объяснения. Кинетическая энергия пули была слаба. Либо выстрел произведен с очень большого расстояния и скорость полета пули начала снижаться, или патрон утратил первоначальное качество, что не удивительно для боеприпасов из долговременных арсеналов. Да-с, да-с! Именно, арсеналов.
Ну конечно ж, из арсенала, из долговременного. «Кайнокъ». «Кайнок-17». Время выпуска — семнадцатый год. Русско-американская фирма.
«Кайнокъ» в сейфе Ударцева, на чердаке у Сахарова. Целая обойма под кедром на Элек-Елани. Все из одного склада.
— Вы можете извлечь пулю?
— Ради бога. Но не будем торопиться. В свое время.
Бобков выбирает из разложенных на табурете инструментов длинную спицу — щуп. Пирогов отворачивается. Оглядывается, будто убеждается, нет ли посторонних поблизости, а на самом деле не зная куда деться, куда бежать.
— Поищем направление. — Бобков расставляет ноги для большего упора, держит щуп двумя руками — наперевес, но не бьет с маху, а осторожно направляет его в рану: да-с, да-с, да-с… Так осторожно, будто боится разбудить прикосновением спящего. Но Пирогов догадывается, живо представляет, как это должно быть больно: спицу воткнуть в голову. Мышцы лица его напрягаются, морщинят кожу у глаз и рта. — Корней Павлович, — говорит Бобков, распрямляясь и шумно выдыхая долго сдерживаемый воздух. — Вас не затруднит?