Василиса залилась плачем, запричитала тоненько. Ничего-то не поняла, но как измучилась, как не ожидала хорошего для себя, так и не почувствовала ничего утешительного из того треугольника. И сразу, как цыплята на кудахтанье квочки, в дверях показались мальчишки. Они были похожи, видимо, на отца. У Василисы волосы серо-пепельные с завитушками у висков, лицо продолговатое, глаза, как два замутненных озерка; взгляд нетвердый, уклончивый, будто стыдливый. А пацаны черноволосые, смуглые, мордашки широкие — кошачьи, глазенки цыганские, быстрые, смышленые, глядят бесстрашно, в упор.
Пирогов попытался представить по ним Федора. Увидел энергичного, строптивого — не перечь, а то вспыхнет и не скоро прогорит. Матери и отцу не уступает… Только как это увязать с дезертирством: трусостью, низостью, предательством?
Оглядел стены — нет ли портрета или фотографии. Увы! Лоскутные коврики над кроватями, зеркало в старинной резной раме, круглая тарелка репродуктора, часы-ходики… Небогато жили, наперед не копили. Может потому и дал Федор деру, что защищать нечего ему?
— Ладно, — сказал Корней Павлович. — Перестаньте слезы лить. По живому-то… Живой он. Живой, слышите?.. Успокой-тссь. Я поговорю с мастером, уладим сегодняшний день, но вы уж в дальнейшем постарайтесь сдерживать себя. Всем нынче трудно. А теперь о деле… Ваше заявление о пропаже коровы. Ищем, но пока утешить вас нечем… И второе, к нам прибилась партия эвакуированных из Ленинграда. Женщины, дети. Им негде жить.
Он сделал паузу, наблюдая, как она отнесется к его словам. Она истолковала заминку недостаточным ее вниманием, подняла на него глаза, кивнула, хотя он еще не сделал предложения.
— Нам необходимо расселить их, — продолжал Пирогов. — Мне кажется, у вас могла бы остановиться… женщина с ребенком.
— С ребетенком? — ахнула она. — Свои вон…
— А мы вам такую… няньку лет десяти.
Василиса подумала. И согласилась.
— Только вы их придержите чуток. Срам хоть уберу в избе.
«Якитова дома нет. И не ожидает его Василиса. Иначе заупрямилась бы. Не приняла бы посторонних…»
Брюсов протянул четыре больших листа, исписанных с двух сторон. Бумага была из какого-то учетного журнала, специальной амбарной книги, исчерченной вдоль и поперек. Частая клеточка, к тому же «жирно» обрамленная, рябила в глазах, отвлекала внимание.
Корней Павлович на первой странице дважды прерывал чтение, часто моргая, смотрел на Геннадия Львовича.
— Где вы такую бумагу взяли? — спросил досадно.
— У дежурной, товарищ Пирогов.
— Головоломка, а не объяснительная. Ребус.