— Я поняла вас. Отец Макарий и Малст близки друг другу документальной основой и… географической привязкой. Поп рассказывает об обращении в христианство местных горцев. О разных культовых делах. О столкновениях, противоречиях. Тут, как на перекрестке, сошлись разные религии… Малет пишет о гражданской войне на земле тех же горцев. О приобщении их к революции… При желании эти книги можно выстроить… В них нет придуманных героев, описаны обычаи, психология… Середина века девятнадцатого и первая четверть двадцатого… А Конан Дойл?.. У нас им зачитываются ребятишки. Школьники…
Пирогов еще раз поблагодарил за подробную консультацию, спрятал в карман список книг, составленный библиотекарем, пообещал в ближайшие дни ответить, какие книги отошли ему в наследство от Ударцева и нет ли среди них тех, чья судьба беспокоит се.
— И последнее, если не возражаете, — сказал, немного розовея от смущения или стеснения за свою неученость, неначитанность. — Что значит гетера?
— Как вы сказали? Гетера? — Пожала плечами. — Не мое дело, но зачем вам? Если не секрет. — Улыбнулась вдруг светло.
— Совсем не секрет. Услышал, как женщину назвали гетерой, а что это такое — не знаю.
Она понимающе кивнула. Пирогову показалось даже, что она легко поняла, о ком речь.
— Давайте вместе посмотрим в словаре.
Она прекрасно знала, что скрывается под этим словом, но была в затруднении — как это объяснить вслух. Сняв с полки большую в толстом зеленом переплете книгу, она нашла нужную страницу.
— Пожалуйста, — протянула Пирогову.
«В Древней Греции: незамужняя женщина, с артистическими способностями, живущая самостоятельно, ведущая свободный образ жизни…» — прочел Корней Павлович и совсем смутился. Подумал сердито: «При чем тут Древняя Греция?» Вернул словарь, поблагодарил и выбежал на крыльцо.
Тоже мне, артисты! Погорелого театра!
В свежей почте оказалось категоричное письмо: у Лизки Ерохиной скрывается в бане подозрительный деклассированный тип, сама она ночи напролет проводит с ним… Безымянный «житель села Ржанец» напоминал, что это второй его сигнал, а Лизка продолжает вести преступную распущенную жизнь и укрывает клятого врага.
Заявитель был немного нервным, нетерпеливым, но настойчивым, как капля, что камень долбит. Упомянув, что пишет вторично, он как бы намекал о своем праве сигнализировать выше — через голову — и при этом вспомнить скорбный факт бездеятельности Ржанецкого райотдела.
Н-да-а…
Корней Павлович перечитал письмо. Разыскал в папке предыдущее. Его получил Ударцев за неделю до гибели.
Первый раз «житель села» был сдержанней, не решался на высокий стиль. Теперь же его заносило на политические оценки Лизкиного поведения и ее «хахалей». Это могло означать: либо Ерохина совсем стыд потеряла, либо… Да так оно и есть! Автора раздражает недоверчивость к нему, нерасторопность НКВД. Отсюда сердитый басок.