Закрываю дверь и подхожу к хозяйке. Мы начинаем молча со вздохом разглядывать друг друга. Она уже не улыбается.
— Из-за ваших условностей я не намерена терпеть убытки, — изрекает женщина.
— Во-первых, это не мои условности, — говорю я внятно. — Во-вторых, как вы себе это все представляете?
— Что?
— Наше сожительство, по-вашему — симбиоз.
Она смотрит на меня с безнадежной жалостью, как директор школы на твердолобого ученика, у которого еще и родители пьяницы. Я же стараюсь просверлить ее взглядом, насколько может позволить себе это делать квартирант-джентльмен. Вы как-нибудь попробуйте быть квартирантом и не быть джентльменом, хотелось бы мне на это посмотреть. Медленно, как хворь, в меня входит обреченность, и попытки создания делового микроклимата мне уже кажутся жалкими.
— Эта девушка уже сутки живет на вокзале! — восклицает хозяйка.
Я молчу.
— Да она такая же студентка, как и ты! — Раиса Петровна отходит на шаг и начинает изумляться моей черствости.
— Нормальные люди давно уже учатся.
— Она говорит, что болела.
— Шла бы тогда к друзьям в общежитие.
— Друзей у нее еще нет, только поступила, а общагу еще не дали, — терпеливо доносит она до меня подробности трагедии. Я пытаюсь реализовать последний козырь.
— Раиса Петровна, это же не ваш профиль! Вы совершаете безнравственный поступок, нечистоплотную сделку с совестью…
— Ты что говоришь-то? — шарахается от меня хозяйка.
— Вы обобрали Петра Афанасьевича, лишив его клиента. Я не думал, что вы так легко…
— Это не твое дело, — обрывает меня Раиса Петровна, — и вообще… — Она разворачивается и, задрав голову, дефилирует к себе. Больше комментариев не будет.
Делать нечего, как шпион прокрадываюсь на свою кровать, не раздеваясь ложусь и смотрю в потолок.
За месяц я уже успел здесь обжиться. Иногда кажется, что в этом доме я родился и вырос. Поэтому в голове у меня навязчиво крутится мыслишка, выражающая основной закон распределения ценностей: я занял первым, я пришел раньше. Но это не тот случай, и я начинаю рассуждать. Видимо, придется вернуться в общежитие. Место мое уже занято, надо раздобыть кровать, поставить к друзьям и жить нелегально. Этот выход из положения, правда, связан с некоторыми трудностями и неудобствами. С другой стороны, девочке могут выделить место в общежитии и она уйдет сама. Теперь встает вопрос: как же все это будет? Опять же, почему должен думать об этом я?
За окном все так же монотонно льет дождь. Я погружаюсь в анализ аварийной ситуации, могущей возникнуть, когда ребята узнают о свершившемся событии, надо сказать, очень мелком по масштабам вселенной. Перед глазами встает Болотов. Он язвительно улыбается и говорит: «Ну что, пробил головой стену? Что будешь делать в соседней камере?» Этого никогда не случится, решаю я. На душе становится легко, и я засыпаю. Больше часа я днем не отдыхаю, эта привычка отточена годами. Открываю глаза и оглядываюсь. Через всю комнату протянута бечевка, на которой висит белый простынный занавес. Я чувствую себя лежащим на дне бассейна, из которого откачали воду. Мое жизненное пространство резко сузилось. Все разделилось пополам, окно, стол, выходная дверь и маленький, видавший виды коврик.