Это может случиться, и дирижирует удачей его величество случай без всякой партитуры. А пока что я лежу на своей кровати в пятницу после работы, и мое состояние совсем далеко от состояния лучезарного упоения перспективами. Неделя была трудной, мы работали как надо, я смотрю в потолок и не могу нащупать в себе ни одного желания. Абсолютно. Мои редкие мысли свободно и бесконтрольно слоняются в голове без всякого направления. Меня удивляет наличие в нашем обиходе самого слова «интерес». Обрывки событий недели соединяются в моих глазах в бессвязный диафильм, лишенный поясняющих надписей. Непроходящее внутреннее напряжение входит в диссонанс с моими возможностями. И тем не менее, где-то там, глубоко, я улавливаю маленькое, придавленное усталостью, удовлетворение.
Мои друзья где-то задерживаются. Я встаю и включаю взятый нами напрокат телевизор. Показывают страницы жизни Хемингуэя. На экране — коррида. Я с легкой завистью смотрю на непомятое, мужественное лицо тореадора, темперамент которого превосходит бычий. В голову приходит мысль о смене образа жизни на более простой и здоровый, проходящий под стук копыт и свист ветра в обществе амазонок на фоне далеких костров. Но я тут же ее отбрасываю. Нам это сделать будет уже не просто, и не только по техническим причинам.
Наконец, появляется Григорьев. Он не спеша раздевается, проходит к своей кровати и так же, как я, ложится наблюдать потолок.
— Что случилось? — спрашиваю я и выключаю телевизор.
— Ничего, — говорит он и закрывает глаза в поисках блаженной дремоты.
— Опять неприятности?
— Отстань.
— Неприятности в нашем деле так же обязательны, как отходы производства. При дополнительной обработке из них можно делать побочную продукцию — выводы.
Григорьев поворачивается на бок.
— Сегодня жена главного энергетика на работу с подбитым глазом пришла, — делюсь я с Анатолием свежими новостями. — Согласно общественной версии, это сам главный погорячился. Во всяком случае, в ее ситуации я бы очки темные надел или бюллетень бы выписал.
— Я всегда говорил, что ты мрачный пуританин, — бормочет Григорьев. — Ты Озорнову своему звонил?
— Да, сегодня.
— Ну и что?
— Отказался я от предложения, Толя.
Он резко садится и внимательно смотрит на меня. Мне, конечно, лосниться не приходится.
— Ну ты и шляпа, — говорит он, ставит чайник и молча достает стаканы.
— А вот мне, видимо, придется уволиться, — наконец говорит он.
Я смотрю вопросительно.
— Так уж сложились обстоятельства, — коротко комментирует Григорьев свое сообщение. Что значит для Толи увольнение, я прекрасно понимаю. Он теряет сразу все перспективы, завоеванные упорным трудом нескольких лет.