Преображенское люблю. Яузу с её глинистыми берегами и берёзовыми спусками к воде. Коровий брод, Елохово, Ольховка, Царская дорога, езжай хоть до Кремля. Но скука и здесь. Всё дачи. Зимой до Лефортова едешь, можно никого не встретить. Только у Богоявленского толпа да у Преображенской богадельни. И народ какой-то серый по нонешним временам – зимний, февральский.
То ли дело Кузнецкий Мост. Умеют же французы. Помнишь, когда в Москве я был в последний раз, на Кузнецком открыли новую кондитерскую, с этим новым цветом, махагон, и запахом. Говорят, в Европе везде так пахнет. А у нас – всё капуста! Да всё квашеная!
А как вымостили. Вспомни-ка двор в Петропавловской крепости, гулял там, не скажу с кем, её каблучками и ступить невозможно. Только в лаптях, и то с подковыркою.
На Кузнецком же – барышни. Нешто какие-то новые курсы открыли? Не слыхал ли? Наподобие смольнинских. Эх! И разведут там конституцию, недаром наш полицмейстер на порядки жалуется. Я представить себе не могу, как бы на Москву, да на Кузнецкий с французиками да московскими модницами посмотрели бы его дочери, полицмейстера. Наверное, поумирали бы. Хотя первым, верно, умер бы их батюшка. Ну да Бог с ними!
Мне няня, ты помнишь её, третьего дня квасу наварила. И так запахло летом. И как только умудрилась? Говорит, секрет знает! Сколько же она всего знает? Одних только сказок!.. И мне от этого много и хорошо думается.
В Москву! В Москву!
А потом что? Опять сюда? Тогда в Париж! Но, конечно, это блажь, какой там Париж, кто же пустит?
Уже светает. И начинается день. Не знаю, когда ты получишь это письмо, утром ли, днём ли, а может, вечером, почтовые сейчас бегают бойко, больших задержек нет, а курьерские носятся прямо под моими окнами. Надысь так по наледям прогрохотали, что чуть моя любимая ваза китайская с этажерки не упала. Было бы весьма жаль.
Не грусти, приеду, свидимся.
Всегда твой,
Александр!»
Володечка замолчал, и вдруг наступившую тишину пробил стук колёс, другие звуки, и Аркадий Иванович будто проснулся. Володечка молчал, молчал и рыбак-артиллерист, разорившийся дворянин и преподаватель математики и черчения из какого-то подмосковного Богородска. Аркадию Ивановичу страстно захотелось встать, подойти и посмотреть на этого Володечку. Он представлялся ему молодым, высоким, с вьющимися волосами и нежной, ни разу не бритой кожей на щеках. Всю картинку испортил рыбак, тот заговорил:
– Володечка, а вы, однако, художник, я бы даже сказал – художник души! Теперь я вполне понимаю эту вашу сестру милосердия, как бишь её?..