– Стой, Ганс, ночью плавать не с руки!
Подскочил коновод, ухватил за ремень германца и поволок его к общей куче, а Четвертаков пробрался на берег и вытащил из воды на сухое челнок. Теперь можно было передохнуть.
– Как же хорошо, что мы не стали в них стрелять, а, Иннокентий?
– Как есть, ваше благородие! Одного живым взяли!
Кроме трёх германских разведчиков-связистов, на наш берег вышли бежавшие русские военнопленные с обер-офицером во главе. Военнопленных развязали, но они остались лежать без сил и молча жевали сухой паёк, отданный им Кудринским, Четвертаковым и коноводом.
– Тока вы не торопитесь глотать, братцы, – уговаривал их коновод, – а жуйте, а то кишки слипнутся.
– А ты попробуй не торопиться, када неделю не жрамши! – ответил один из военнопленных.
– А вот я вам водички, у мене во фляжечке имеется! – увещевал их коновод.
– Давай, а то и вправду, добрались, а у своих подохнем, – сказал обер-офицер и сел.
Четвертаков и Кудринский их не слушали, они разбирались с германцами. С двумя было просто, они были мертвы, фельдфебель и рядовой, а ефрейтор сидел и прижимал к груди ранец. Четвертаков подошёл, рванул ранец и стал высыпать содержимое на траву. Кудринский в это время куда-то отлучился. Четвертаков, возясь со шмотками из германского ранца, коротко глянул в ту сторону и увидел, что Кудринский идёт в тыл в полный рост, в это время с того берега Дубисы раздались выстрелы, и Кудринский косо упал.
Тут германец заорал:
– Hilfe! Wir sind hier!
Четвертаков метнулся к нему и ударил кулаком в лоб, германец опрокинулся навзничь и замолчал. С того берега грянул ещё залп, и всё стихло. Четвертаков посмотрел в сторону Кудринского, тот ковылял к нему, Четвертаков кинулся к корнету и повалил его на землю.
– Живой, ваше благородие?
– Живой, зацепило в ногу! – прохрипел корнет. – Пусти!
«Так тебе и надо, «пусти», учёба будет в полный рост ходить, сосунок!» – мелькнуло в голове у Четвертакова, и он пополз к германцу.
С того берега больше не стреляли.
Оглушённый ударом, германец лежал.
– Давайте, братцы, выбираться отседа! – просипел Четвертаков. – Все живы?
– Кажись, тваво зацепило, энтого с фляжкой, – отозвался кто-то из военнопленных.
Четвертаков кончил вязать германца, коновод лежал и тихо стонал, его ранило в шею, вскользь, было больно, но не опасно.
– Идти можешь? – спросил его Четвертаков.
Коновод кивнул и стал подниматься.
– Давай перевяжу! – Иннокентий полез в карман за бинтом и почувствовал, что ноет левая рука ниже плеча. «Ранен или зашибся? – подумал он, сунул руку под рубашку, но крови не нащупал. – Зашибся!» – с облегчением подумал Четвертаков и увидел, что Кудринский уже рядом.