– Деревня! – сказал в сторону спросившего Петриков, дал по последнему гвоздю, вогнав его через подкову в копыто с одного удара, отпустил конскую ногу и распрямился. – Верховный! Главнокомандующий! Великий князь! Старший дядька самому царю!
– А ты тама чё делал?
– Тама? Как – чё? Чёкало! У пехоты пулемёт заело, пехота, она в механике, как ты в кузнечном деле, тюха тюхой! Што расселся, веди следующего! – сказал Петриков и увидел Клешню. – О! – воскликнул он. – Куды конь с копытом, туды…
– Туды и рак с клешнёй! – недовольно передразнил его речь Клешня и привязал свою лошадь к коновязи.
– Никак дровишек нам привёз. Так нам без надобности, мы всю ночь жгли, теперя на неделю угля хватит, где бы тока мешков взять?
– Это не вам, это для эскадронного котла.
– Знамо дело, не нам! А зачем пожаловал?
Клешня вынул кисет и стал заворачивать цигарку.
– Давай, што ли, и я с тобой, а то запалился вовсе. – Петриков отдал молоток обозному. – Што за дело тебя сюды привело?
Клешня рассказал Петрикову про только что виденное.
– Да-а, дела! – Петриков курил и сплёвывал под ноги. – Видать, нажарил корнет задницу Жамину, видать, затевается што-та!
– А я не видел, кто там был в палатке, корнет ли?
– А кому ишо? Только корнету и быть, энто же учебная команда! А Жамин, говоришь, злой был?
– Как собака и глаза на мокром месте, как у дамочки какой-нибудь, слабой на нервы!
– И он уразумел, што ты его таким узрел?
– Как же, когда до подбородка дотекло…
– Дела-а! – снова протянул Петриков и затянулся. – Вчерась в вечеру приходил он ко мне, даром, што ли, на одном хуторе стоим… И выпимши был, не сильно так штобы, но разило чувствительно. Мы с ним земляки, тверские! Я с Вышнего Волочка, а он – Старицкий.
– Што сказал?
– А ничего не сказал, всё больше молчал и дымил, тольки письмецо в руках жамкал, так я подглядел, писано-т с завитушками, ни дать ни взять бабьей рукой! Молодой он ишо, холостой, вот как ты! А бабы для нашего военного дела… ох, не приведи Господь! Да, тольки, видать, загвоздка-т не в этом, чего корнету до евоного бабского дела? Видать, по-другому они не заладились, промеж себя-то! Только одно я в точности знаю, переживает вахмистр, что не допускают его до геройского дела! Што в учебной команде держат! Кабы не сотворил чего!
– А что сотворил-то, как седельник, что ли?
– Не, седельник слабак, прости Господи! Был! Этот нет, – тверич, одно слово! Этот жила семижильная. Этот чего другое сотворить может!
– Что же?
– Да кто ж его знает? Надо бы с батюшкой… перемолвиться, он про наши души всё ведает, даром, што ли, век с войны начинал! А у вахмистра нашего самая страшная душевная болесть завелась…