— У нас была возможность создать здесь справедливое общество, — сказал он, — первое подлинное социалистическое общество на земном шаре. Если мы станем всего-навсего еще одним капиталистическим обществом массового потребления, смогут ли арабы когда-нибудь доверять нам и стать нашими друзьями? Ведь капитализм по самой своей природе агрессивен и склонен к экспансии.
— И по мнению некоторых, — вставил Эйб Герц, — даже содержит зародыши фашизма.
— Вот именно, — сказала Сандра.
Отмахнувшись от нее, Эйб объяснил, что, по его мнению, подлинная опасность — это дурацкая израильская избирательная система. Он много раз проходил военные сборы в Синае: его секли песчаные бури и жрали мухи, и он невооруженным глазом видел египтян на другом берегу канала, и чуть ли не каждый день на аванпостах гибли израильские солдаты. И каждый раз, когда он после этого возвращался в Тель-Авив, он своим глазам не верил, когда видел, что в отелях обжираются тучные туристы, улицы кишат автомобилями, израильтяне толпами валят в кино и в магазины, едят мороженое и пьют кофе в открытых кафе, и ничто в мире их не волнует. Либо у политиков не хватает духу объяснить народу, какая ему грозит опасность, либо они тоже, как все, живут в мире сладких грез. И то и другое страшно. Дальше Эйб в очень крепких выражениях объяснил, чем плоха израильская избирательная система пропорционального представительства. Г-жа Баркаи, плохо знавшая английский, попросила перевести. Разговор перешел на быстрый иврит. Марк Герц сидел, рассматривая спорящих; он потягивал коньяк и медленно, сокрушенно качал головой. Вид у него был грустный.
— Ну, чего ты качаешь головой? — вдруг резко спросил Марк.
— Не важно.
— Ну же, скажите, Мойше, — сказал генерал Лев, которому доставляло удовольствие называть Марка его внутренним именем.
— К чему? Это же будет глас вопиющего в пустыне.
— Почему вопиющего в пустыне? — спросил Эйб.
И тут наступил момент, когда спору суждено было достичь наивысшего накала.
Марк несколько секунд смотрел на своего сына, затем налил себе еще коньяка.
— Ладно. Раз уж ты спросил — слушай, и всем вам не мешает выслушать несколько разумных слов.
Потягивая коньяк, он заговорил почти замогильным тоном:
— Представьте себе, что во время второй мировой войны японцам удалось захватить форпост в Калифорнии. Не важно, каким образом. Допустим, они захватили — ну, например, Сан-Диего и большой кусок территории вокруг; и они начали там селиться и обрабатывать землю. И допустим, что война кончилась именно так, как она кончилась, с Хиросимой и так далее, за исключением того, что на этом участке территории японцы закрепились и отбросили американцев. Ценой больших потерь им удалось добиться перемирия и заключить соглашение о прекращении военных действий. Ладно. Сколько времени, по-вашему, будут американцы терпеть японское присутствие на своем западном побережье? Сколько продержится этот форпост? Пять лет? Десять? Пятьдесят? Какое будущее ждет этих японцев, кроме того, что рано или поздно они будут сброшены в море?