— Да, сэр. В другой комнате, сэр.
— Вот та комната мне и нужна, — сказал Келп. — Проведите меня туда.
Секретарь нерешительно застыл, явно не зная, что делать.
— Ну же, — поторопил Келп, — мне охота погонять шары.
— Я не уверен…
— Я уверен, — успокоил его Келп. — Не сомневайтесь, действительно охота. Идём же!
— Да, сэр, — сдался секретарь. Он проводил Келпа в комнату со столом и удалился.
Келп уложил двенадцать шаров, всего четыре раза промахнувшись, и уже метил в тринадцатый, когда вошёл майор Айко.
— Салют, майор! — воскликнул Келп, отложив кий. — Я принёс новый список.
— Давно пора, — буркнул майор и метнул хмурый взгляд на биллиардный стол. Айко, казалось, был чем-то недоволен.
— Как это «давно пора»? — запротестовал Келп. — Прошло меньше трёх недель.
— В прошлый раз вам понадобилось две недели.
— Тюрьма охраняется не так, как музей.
— Всё это я понимаю, — проворчал майор. — Но я выплатил вам три тысячи долларов, не считая того, что мне стоило материальное обеспечение, а до сих пор ничего не получил.
— Неужели так много? — Келп покачал головой. — Так или иначе, вот список.
— Спасибо.
Майор, насупившись, прочитал список, потом спросил:
— Грузовик?
— Причём не краденый, иначе я сам занялся бы этим, — ответил Келп.
— Но грузовик же очень дорогой.
— Да, но после выполнения работы вы сможете его продать.
— Это займёт у меня некоторое время, — сказал майор, ещё раз пробежав глазами список. — В остальном никаких проблем. Вы заберётесь по стене, да?
— Что поделаешь, у них там стены, — бросил Келп и подошёл к столу. Он взял кий, закатил в лузу тринадцатый, а затем и девятый шар.
— Этот грузовик должен быть быстроходным?
— Мы не собираемся никого обгонять.
— Значит, годится и подержанный?
— Но с бумагами всё должно быть в порядке, чтобы показывать в случае чего.
— А если взять на прокат?
— Валяйте. Но если всё сорвётся, чтоб до вас не добрались. Помните, для чего он нам нужен.
— Я буду помнить, — сказал майор. — Теперь, если вы закончили игру…
— А может, заделаем партию?
— Простите, — произнёс майор с застывшей улыбкой, — я не играю.
Из окна своей камеры Алан Гринвуд мог видеть асфальтированный прогулочный дворик и наружную, побелённую известью стену тюрьмы. Он проводил у окна весь день, потому что не любил ни своей камеры, ни своего напарника по камере. Оба были серые, грубые, старые и грязные. Но камера, по крайней мере, не действовала на нервы, а компаньон проводил долгие часы, копаясь в пальцах ног, а потом нюхая руки. Гринвуд предпочитал смотреть на двор для прогулки, стену и небо. Он сидел здесь уже месяц, и его терпение истощилось.