Как только он сделал Гошку, стали к нему местные лезть как к корешу. Одно они знают – силу. И если ты сильный, тебе лижут жопу, а если слабый, то мочат. Подскочит любая шавка и цапнет, а то и всей стаей кинутся.
Он подошел к своему месту, бросил ящик, сел, вынул из-за пазухи консервную банку для денег, а потом глянул налево, на Ваську. Одноногий спит. Он худой, у него все лицо в каких-то бурых пятнах, глаза тоже красные, уши торчат, одно больше другого и синее, толстое; а нос ему свернули на бок по молодости. Если бы он встал перед зеркалом, то кончился бы сразу со страху. Он здесь дольше всех. Он уже и не помнит, сколько точно. Никого еще не было, все другие были – каких теперь нет, а главным был Ашот на «копейке». Ездил он на ней быстро и стукнулся однажды об столб. Потом пришли братья, выгнали его и вместо него стали. Это уже лет пять как. А то и семь. В куполе у Васьки манная каша.
– Эй! – окликнул он Ваську.
Тот вздрогнул. Сразу полез в свою банку проверить, есть ли там что-то (не было), а потом встал и запрыгал к нему на всех трех. Его правая штанина была подвернута внутрь и подвязана. Поэтому ему дают больше, жалеют. Но не отрубишь себе ногу. Ваське еще больше бы клали, если бы он был не такой страшный: его боятся и не подходят близко – а то вдруг кинется и утащит под землю? На самом-то деле он тихий и просто на рожу не вышел.
Васька встал рядом, вытащил из кармана бычок и спросил:
– Есть водка?
Он это спрашивал каждый раз.
– Нет.
– Болею с вчерашнего, – похвастался, затягиваясь, Васька.
– Где взял? – спросил Хромой хмуро. Он смотрел снизу вверх на Ваську.
Васька замялся:
– Так это… В ларьке взял.
Хромой сплюнул.
– Ты это, не парься, – сказал Васька тут же. – Вечером ставлю.
Хромому понравилась эта мысль. Так и надо.
– Ага. – Он все еще смотрел хмуро и плюнул в снег, но уже не злился на Ваську
«Ну и страшный, – думал он. – Как черт. Если пустить его ночью в церковь, вот было бы весело».
Он ухмыльнулся и сел поудобней.
Водка сегодня будет.
«Человек мелочен и смешон. Цепляясь за жизнь, за любую соломинку, которая позволить подольше продержаться на бурной поверхности моря вблизи рифов, он не знает и не думает о том, куда он плывет. Куда-то. Он ест и спит, грезит о большем, чем у него есть, и не видит, что его цели мелки и что это не более, чем средства, в лучшем случае. Цели-симулякры. Проще жить, не мучая себя вопросами, на которые нет ответов. Ни за что не оставит тебя в покое проклюнувшееся однажды сознание. Не то, которое есть у всех вокруг, земное, а какое-то особенное, острое, требующее от тебя многого. Большего, чем ты пока можешь. Ты уже никогда не станешь прежним и отныне у тебя будет только один путь – вглубь себя, даже если ты знаешь, что не хватит жизни, чтобы добраться до сути.