Хасья и Анандо пытались добиться встречи с местными властями в Дели. Тогда министром внутренних дел был Арун Неру, человек, от которого зависело непосредственное решение, но встречу с ним постоянно откладывали. Когда Хасье и Анандо все же удалось с ним встретиться, он сказал им в приватной беседе, так сказать, «конфиденциально», что им следовало бы искать виновника возникших проблем среди своих же саньясинов. Оказывается, Лакшми написала в министерство письмо, в котором подробно рассказывала об иностранных учениках Ошо. Мистер Неру зачитал несколько строк из ее письма: «Необходимости в том, чтобы иностранные ученики заботились об Ошо, нет». На самом деле, необходимость в этом была и очень большая. Это было важно даже не столько для жизни Ошо, сколько для его работы. Как-то Ошо сказал: «Мои индийские ученики будут медитировать, но ничего для меня не сделают. Мои же западные ученики сделают для меня все, но не будут медитировать». Тогда я не поняла смысла его слов. Но позже все стало очевидным.
В тот день как раз перед тем, как Ошо собирался прогуляться вдоль реки, я услышала какой-то шум. Я пошла посмотреть, что происходит, и перед въездом в Спан увидела целое столпотворение. Прямо на моих глазах служащие Спана тщетно боролись с огромной толпой пьяных сикхов, приехавших на автобусе. Эти парни были настроены агрессивно, они кричали, что хотят видеть Ошо.
Я бросилась к дому Ошо. Он уже стоял на крыльце и ждал меня. С дороги его было прекрасно видно. Едва переведя дыхание, я попросила его вернуться в дом, потому что там приехал целый автобус пьяных, безумствующих сикхов. Когда мы вошли в дом, я закрыла шторы. Начался дождь, и в комнате стало совсем темно. Я посмотрела на Ошо, он сказал:
– Сикхи! Но я никогда не говорил ничего плохого о сикхах. Глупость какая-то! Что им нужно? – Он сел на край дивана, ссутулился, тяжело опустил голову и сказал: – Этот мир безумен, какой смысл жить?
Я никогда не видела его в таком настроении. Он всегда был умиротворен. В тюрьме, да и потом, когда он узнал об окончательном закрытии его общины, он был абсолютно спокоен. Но теперь… Он не грустил и не злился, он просто устал, очень сильно устал. Он сидел и смотрел в никуда. А я стояла рядом, словно замороженная. Я не знала, что сказать и что сделать. Что бы я ни сказала, все было бы слишком поверхностным. А любой мой жест оказался бы бессмысленным. Мне в голову пришла мысль, что он волен чувствовать себя, как захочет, и что я не должна ему мешать. Так мы промолчали некоторое время, слушая, как шум дождя заполняет комнату. Мне казалось, что я стою на краю пропасти и вижу перед собой одну лишь бездонную темноту.