Время шло, и энергию саньясинов уже было не удержать. Нам было мало просто стоять на обочине дороги, сложив руки в намасте, когда Ошо ехал на своей машине. Однажды, когда он в очередной раз отправился на прогулку, небольшая группа итальянских саньясинов выстроилась вдоль дороги и начала играть музыку. Ошо остановился и стал слушать прекрасную мелодию. Через неделю вдоль всей дороги стояли музыканты в красных робах, пели и танцевали. Их ряд тянулся от ворот Лао-цзы, через небольшую дамбу, до пруда Басе, вдоль пыльной дороги мимо Мандира Ошо, через центр Раджнишпурама и уходил вверх в горы. Так начались наши неистовые празднества, которые случались каждый день в течение последующих двух лет и в жару, и в холод. Это был спонтанный взрыв радости людей, которые хотели выразить свою любовь к Ошо так, как умели.
Со всего мира нам стали присылать разные музыкальные инструменты. Самыми любимыми стали огромные бразильские барабаны, но были и флейты, скрипки, гитары, тамбурины, маракасы разных размеров, саксофоны, кларнеты и трубы – у нас было все. А те, у кого не было инструментов, пели песни или просто подпрыгивали на месте.
Видя своих людей счастливыми, Ошо улыбался и ехал всегда очень медленно, так что пришлось специально настраивать мотор его «роллс-ройса». Ошо размахивал руками в такт музыке и останавливался то у одной группы музыкантов, то у другой. Маниша, одна из его медиумов, которая теперь стала еще и «писцом» (как Платон при Сократе), тоже была среди небольшой группы. Ошо часто останавливался около нее, и я видела, как она растворялась в безудержном, экстатическом вихре цветных лент и радости. Ее длинные темные волосы развевались на ветру, ее тело подпрыгивало, но взгляд был неподвижен, ее темные глаза смотрели прямо в глаза Ошо. Еще Ошо любил останавливаться около Рупеша, играющего на бонго. Наблюдать за тем, как Ошо играет на барабане через Рупеша, было каждый раз удивительно и смешно. Это зрелище было каким-то запредельным.
Несмотря на то, что вдоль дороги звучала разная музыка, от индийской до бразильской, в этом во всем была какая-то своя, особая гармония. Ошо мог ехать вдоль празднующих целых два часа, потому что останавливался рядом со всеми, кто действительно растворялся в музыке и танцах. Машина обычно раскачивалась в такт его движениям. Я всегда удивлялась, откуда в его руках столько энергии, что он может размахивать ими, не переставая, так долго.
Эти поездки были наполнены ощущениями близости и силы, подобно даршанам. Иногда я сидела в машине вместе с Ошо и могла видеть лица людей. Если когда-нибудь и был смысл спасать нашу планету, то именно ради таких моментов. Саньясины, стоявшие вдоль дороги, даже не представляли, какими красивыми они были. У меня часто наворачивались слезы на глаза, и однажды Ошо, услышав мои всхлипывания, спросил: