времени и где, казалось, сам воздух пропитался пепельно серым цветом, каким
светилась здесь повсюду омертвелая древесина. В гробу лежала старуха. Родион
Родионович еще на расстоянии увидел над бирюзовым бортиком, окаймленным по
краю черной волнистой лентой, ее нос и лоб, наполовину закрытый белой
косынкой.
Приблизившись вплотную к гробу, от которого исходил такой же сладковатый
запах, каким веяло от цветущих деревьев — но только он был не летучим, не
наплывающим, а ровным и неподвижным, как прохлада в погребе, — Родион
Родионович вытащил руку из кармана, положил ее — будто чужую, будто для того, чтобы она привыкла лежать так, на широкую подушку, занимавшую все изголовье
гроба, потом дотронулся указательным пальцем до лба старухи. Желтый, в
сиреневых подтеках, он был до того холодный и твердый, что Родион Родионович
даже кончиком пальца ощутил глухую каменную тяжесть маленькой головы, затянутой в косынку. Он отдернул руку, спрятал ее в карман и, уже не
дотрагиваясь до старухи, смотрел в ее лицо, стараясь понять, знает ли она, что
он теперь стоит рядом с нею; и что по ее серым, плотно сжатым губам ползет
упавший с дерева паук; и что в небе светит яркое солнце; и что в душном саду
носятся над кронами деревьев, соединяя разнообразное жужжание в усыпляющий
гул, тысячи пчел, шмелей и ос; и что завтра будет новый жаркий день, — скучно
ли ей быть мертвой?
Старухе было не скучно и не весело. Превратившись в тугое безответное тело, не
замечающее ни паука, ни Родиона Родионовича, ни далекое солнце, она лежала в
дырявой тени полувысохшей акации, и все ее лицо — просторные глазницы, уже
захватившие в свои провалы брови и тонкую кожу с висков, большие овальные
ноздри, светлые и чистые внутри, подбородок, распластавшийся по шее, — говорило, что она навсегда сроднилась с той спокойной и властной силой, которая придавила ее к днищу гроба, и даже сама была теперь этой силой, не
желающей знать ни о сегодняшнем, ни о завтрашнем дне.
Родион Родионович набрал воздуха в легкие и его упругой струей, округлив щеки, сдул паука с губ старухи, потому что ему стало жалко ее — жалко, что она
ничего не знает. Ему захотелось убить паука, чтобы тот впредь никогда не
ползал по онемевшим губам. Обойдя гроб, он принялся искать его в высокой
траве. Но найти его было трудно среди множества других живых существ, таких же
невесомых и проворных; они ползли, выпрыгивали, вылетали из потревоженного
укрытия. Раздвигая траву руками, Родион Родионович увидел в ней большие
ножницы из темного шершавого металла. Он подобрал их и, вытащив из кармана