зубы, подпрыгнула и вцепилась в ключицу Тамаре. Стала Тамара плакать от боли.
А рыба ей говорит: что же ты плачешь, Тамара? Меня муж твой послал, Ермолай!
Он в море на дне лежит — ему невесело мертвым быть, хочет он снова на свет
родиться. Слышишь, Тамара! Пока не родится твой муж, Ермолай, смерти тебе не
видать! Как же ему родиться, отвечает Тамара. Он ведь в море на дне лежит, и
со дна ему не подняться. А ты меня в чрево свое пусти, рыба ей говорит. Я в
чрево твое войду, сама там умру — а ты в тот же час родишь Ермолая, сказала ей
рыба и повалила Тамару на землю. И только коснулась Тамара земли, только
ударил ей в спину жесткий песок — как сделалось тело ее молодым, косы ее
почернели, набухли, и грудь поднялась у Тамары, плоским и гладким стал у нее
живот. И долго Тамару мучила проклятая рыба, и больно было Тамаре, и страшно, и от боли старуха Тамара проснулась.
И снова предстал перед нею равнодушный к ее видениям мир, явный, немеркнущий, неподвижный, с маленьким полуденным солнцем, яростно полыхающим в синеве. И
снова он изумил Тамару своей бессмысленной ясностью, беспредельностью и покоем
неизменных картин. Стоят на могильных курганах, как прежде, как во дни ее
юности, бессмертные Бабы — скорбные вехи сарматских кочевий; лижут измученные
зноем коровы и козы их гранитные животы, а они, словно упоенные своей
долговечностью, потемневшие от дождей и пыли, выщербленные ветрами, смотрят
слепыми широкими лицами в безмолвную даль на людские жилища, прилепившиеся к
пологим холмам, смотрят безучастно и отрешенно на всю эту вечно живую, озаренную солнцем степь, где скитались, любили, рождались и сгинули в
беспрестанных скитаниях сотворившие их народы; колышутся и сгорают травы в
жарком бесцветном пламени марева, и сверкает гладкими водами Мертвый Донец, поглотивший карлика Ермолая… Явный, незыблемый и почти уж забытый душою мир, он еще длит свою власть над Тамарой, еще проникает в ее сны и видения, заслоняя и разрушая их, пробуждая в ней память о далеких, исчезнувших днях ее
жизни. Но уже прочней и отчетливей памяти стали сны старухи Тамары, вернее и
явственней жизни стали ее видения. С каждым днем все меньше и меньше узнает
она этот мир. И уже ей снится не только степь, не только эти курганы, эти
ерики и протоки, и песчаные берега Донца, но и то, чего она в жизни никогда не
видала. Стали ей сниться горы с ледяными вершинами. Могучие и неоглядные, они
словно парят над землей, и нет на земле ничего, кроме этих сияющих льдами гор.
На горах, на заостренных вершинах, стоят, возвышаясь до солнца, исполинские