Падение путеводной звезды (Бобровский) - страница 3

Сам он отправился на фронт месяцем позже. Потом я узнал, что ему пришлось дать большую взятку в призывном комитете – не хотели рекрутировать такого, как он. По возрасту, по здоровью. Отец был хромой и немного косил правым глазом. Но, в конце концов, он обрился наголо, коротко попрощался с нами, затянул на груди портупею и уехал в зеленом грузовике.

Моя кудрявая и тонкорукая влюбилась в моряка, пришедшего в увольнение – тогда их встречали в порту хлебом-солью, с оркестром и чествующими плакатами. Она тяжело молчала, мяла руки и наконец, вздохнув, промолвила:

– Я встретила другого мужчину.

Мне было больно, но поделать я с этим ничего не мог. Бежать за ней, умолять вернуться? Просить прощения? Но за что? За то, что недостаточно росл, красив, статен? За то, что мальчишка не может быть таким, как она хочет? В свои пятнадцать с небольшим она, конечно, считала себя достойной только «мужчины».

Хотелось тогда самому стать героическим моряком и вернуться в родимый порт под медные завывания фанфар, а затем снисходительно глянуть на нее и завернуть что-то вроде:

– Мы умирали за то, чтобы вы могли жить.

И соседки-сплетницы наверняка зашептались бы тогда:

– Дура, какого парня прошляпила!

Но я лишь молча сбежал от нее. Уселся на побережье, сунул горячие ноги в пенистую воду, закурил украденную у дяди папиросу. Горестно взирал на закат и думал о том, что никому я такой не нужен, что всем девчонкам по душе только красавцы-моряки, да еще пузатые богачи, пропади они все пропадом. Страдал и упивался собственным горем. Некому было меня утешить. Не было матери, не было отца, а у сестры и своих забот хватало. Ее моряк – черт побери, кругом одни моряки! – ушел на своем эсминце в самое пекло боя, в «театр военных действий», как трубили тогда в газетах.

Мы с сестрой много работали в те дни, и школу я совсем забросил. Учитель, добрый седой учитель несколько раз наведывался к нам, но сестры никогда не было дома, она с утра до вечера сновала между прачечной, где работала, и портом, в котором обсуждали последние военные новости, а я прятался от учителя во внутреннем дворе и не открывал входную дверь. Мне не хотелось оправдываться, равно как не хотелось возвращаться в школу. Там была она, и от этого меня передергивало, бросало в холодный пот.

Часто заходил дядя. Он обнимал сестру, меня хлопал по плечу и говорил:

– Не печалься. Все устроится.

Мне хотелось верить ему, но я не понаслышке знал, что утешения эти пусты. Я много слышал таких слов после маминой смерти, и знаю, что их говорят искренне, от чистого сердца, что люди желают только добра, однако словами тут не помочь.