Падение путеводной звезды (Бобровский) - страница 4

Дядя был сухорукий, и на фронте от него не стало бы никакого проку. Он писал заметки для нашей газеты, что-то вроде хроники чрезвычайных происшествий, но и от этого пользы было мало – маленький городок, в котором всякое сколько-нибудь громкое событие тут же передавалось из уст в уста, в новостном разделе не нуждался. Еще до выхода утренней газеты, свежей, влажной от непросохшей краски, словно от росы, все городские новости были перетерты и перемолоты базарными старухами, большеглазыми юными сплетницами и любопытными мальчишками. Трамвай сошел с рельс. Загорелась скобяная лавка. Двое грабителей вскрыли загородный дом бургомистра. Дядя не поспевал за информационной волной, и платили ему мало.

Дядя был мамин брат, и дедушка с бабушкой жили вместе с ним в скромном домишке на краю города. Я навещал их по выходным. Дед уже совсем не мог ходить, бабушка, охая и скрипя непослушными старыми костями, обхаживала его, готовила жидкие супы и гусиный паштет, кормила наглых птиц и последнюю выжившую буренку, чисто мыла полы серыми тряпками, а дядя тем временем писал свои заметки, изредка прерываясь на несложные хозяйственные дела – носил воду или ездил на трамвае в город купить картошки и рыбы в базарный день.

Родителей отца мы не знали. Он не говорил о них. Однажды, когда я был еще совсем маленьким, мой брат спросил у него за ужином в Иванов день:

– А где другие бабушка с дедушкой?

Отец помрачнел, крякнул и пробормотал что-то невнятное. А мама дернула брата за рукав и шепнула ему на ухо – достаточно громко для того, чтобы я расслышал:

– Папе неприятно об этом вспоминать. Не спрашивай больше.

Брат пожал плечами и принялся за маринованную селедку.

С тех пор мама умерла, отец ушел на фронт и я уже отчаялся узнать что-либо о своей другой семье.

А тем временем война подступала все ближе. Я слышал рокот снарядов и хлопки картечи за горным перевалом, видел, как взмывает в ночную синеву алое лезвие сигнальной ракеты, как тревожно рвет небо прожектор на эсминце, охраняющем береговую линию. Я ждал и боялся. К тому же наш городок паниковал вовсю. С базарных прилавков сметали пшенную крупу и смалец, запасались свечами, спичками и тугими конопляными веревками, разбирали сахар, соль, тягучее как смоль домашнее вино, мешками таскали древесный уголь и отруби для свиней. Помню, как двое худых стариков передрались из-за последней пачки табака. Сестра закатывала в банки полузрелые помидоры, сушила горные травы пучками, развесив бельевые веревки по кухне. Однажды вечером возвратилась домой в сопровождении беснующихся дворовых псов. Она принесла с рынка ведро бескостной, струхлившейся селедки. Полночи я вертел ручку мясорубки, перемалывая рыбное филе в форшмак.