На рассвете они поняли, что их преследуют. Спускаясь с горы, где от посторонних глаз хорошо укрывали высокие деревья и густые заросли шибляка, они увидели, что на дороге стоят машины и патрулируют, немецкие солдаты.
Посовещавшись, Иноземцев и Чугунков решили вновь подняться к вершине и попытаться пройти по северному склону. Гора была крутая и влажная, потому что ночью моросил мелкий дождь и капли его до сих пор лежали на листьях, Небо было выстегано тучами, сквозь которые не проглядывало солнце.
Глядя под ноги, Иноземцев вспомнил такое же раннее утро за год до войны, когда они всей базой поехали за грибами. Конечно, грибы были просто предлогом, и все хотели отдохнуть, набраться впечатлений. Прежде чем идти в лес, сели возле автобуса, чтобы выпить и закусить, а когда женщины, которых не очень устраивала затея мужчин, стали выражать недовольство, Иноземцев миролюбиво, но вместе с тем начальственно пошутил:
— Не надо торописа, не надо волноваса…
А может, и сейчас не надо торопиться, не надо волноваться? Может, лучше отсидеться в кустах, дождаться темноты? Тем более шли они всю ночь. И устали. А Степан же вообще едва на ногах держится…
Чугунков не против. Чугунков «за». Но вдруг услышали они лай собак. И поняли: счастье, что собаки не смогли сразу взять след. И другое поняли: уходить надо, чем быстрее, тем лучше.
Четверо суток, которые Иноземцев и Чугунков провели в тылу врага, они сами были хозяевами положения. Они выбирали цель и, словно охотники, поражали ее. Они располагали временем — могли отдохнуть, могли обсудить сложившуюся ситуацию.
Но с этой минуты все переменилось. Теперь немцы с собаками преследовали их, словно зайцев. Вот только ноги у разведчиков были не заячьи. Усталые ноги. А у Степана из-за развалившихся ботинок ноги истерлись в кровь.
Когда они достигли вершины (гора была длинной, вытянутой, точно рукав, и обогнуть вершину никак было нельзя), то поняли, что им не уйти. Собаки все-таки взяли след. И мышиные мундиры немцев мелькали промеж деревьев совсем близко.
Осмотревшись, Чугунков сделал знак рукой. И все упали в мокрые листья. Положив автомат на ствол поваленного дуба, Чугунков отрывисто, мешало частое, сбившееся от трудного бега дыхание, сказал:
— Уходите вниз… по склону. А там… по лощине. На запад. Все больше на запад. Я прикрою.
— Не пойду, — уперся Иноземцев. — Не пойду!
— Пристрелю! — взъярился Чугунков. — Выполняй приказание!
И он стал стрелять из автомата, потому что двое немцев с собаками на поводках показались на лысом месте, метрах в сорока, где не было ни кустов, ни деревьев. Он очень удачно выдал очередь. И оба немца свалились замертво, и одна собака тоже. А другая, крупная серо-черная овчарка, что есть сил натягивала поводок, который окаменело зажал убитый немец, и лаяла, завывая. Чугунков деловито прицелился, выстрелил двумя патронами. Собака опрокинулась на спину, больше не лаяла и не выла, только дергалась серыми лапами.