Он не уловил юмора в словах девушки, потому что от рождения был глух к смешному, а при мысли о висячем мосте у него вообще пропало желание целовать Светлану.
Совершенно неожиданно для себя он сказал:
— Грек Диоген Лаэртский в своем обширном произведении «Десять книг о жизни, учении и изречении…»…
Светлана не слушала его:
— Ой, смотрите!
Из зарослей шибляка, небрежно припорошенных луной, вышла на дорогу легкая белая лошадь и вместе с ней белый жеребенок, на ногах тонких, будто соломинки. С завидным достоинством процокали они по каменке в сторону сельсовета. И скрылись, повернув в левый переулок.
— Так что же сказал ваш грек, который сидел в бочке? — с улыбкой вспомнила Света; лицо ее было красивым и гордым, как на портретах в Эрмитаже. Николай Иванович подумал про свою далеко не актерскую внешность, подумал о прозвище Буратино, которое злило его в школе, а в педвузе приводило в уныние, нехотя пояснил:
— В бочке сидел не Диоген Лаэртский, и Диоген-Киник…
— Значит, было два Диогена? — мило удивилась Светлана.
— Два, — грустно подтвердил он.
— Кто бы мог подумать, — вежливо заметила она. И добавила без всякой связи: — А мне пора домой.
Скрипнула калитка, вздрогнула ветка челизника, колыхнув воздух, точно воду. Света крикнула с крыльца:
— Будете в Москве, приходите в гости!
Николай понял, что она уезжает и что они не встретятся больше никогда.
Как и сейчас, полная луна висела тогда над самой вершиной горы, а внизу хорошо высвечивались заросли самшита, гордого «железного дерева», чьи маленькие, с тыквенную семечку, листья казались густым роем веселых светляков.
По улице шел мальчишка. Громко, пожалуй, было слышно на все село и за окраинами, пел:
Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь.
Все мне ясно стало теперь.
Сколько лет я спорил с судьбой
Ради этой встречи с тобой.
Николай Иванович узнал своего ученика, который выступал на всех школьных вечерах и которого уже возили петь в Краснодар, сказал строго:
— Хасапетов, ты почему кричишь?
— Я не кричу, Николай Иванович. Я пою, — остановился мальчишка, вытянув руки но швам.
— Люди спят.
— Нет. — Мальчишка завертел головой. — Сегодня хоккей транслируют из Чехословакии.
— Все равно нельзя петь так громко.
— Тише не получается.
— У тебя на все готов ответ… А между тем в двенадцать лет мы пели другие песни.
— Какие?
— Ну допустим… «День родной…» Нет… «Край родной, навек любимый… То березка, то рябина…»
— И я эту песню пою. На вечерах.
— Сейчас тоже вечер, — нравоучительно напомнил Николай Иванович.
— Но не школьный, — резонно заметил мальчишка.
— Это не имеет значения… Иди лучше учи урок. А то завтра спрошу, запоешь у доски.