— Это тебя не радует?
— Не могу ответить однозначно. — Он притронулся ладонью к стене, как мог притронуться к печке, и она оказалась теплой, будто живой.
— Ты словно из прошлого века, — сказала Светлана.
— Если верить классикам, в прошлом веке тоже обманывали мужей.
— Я развожусь, — пояснила она капризно.
— В который раз?
Ей не понравился вопрос.
— Арифметика не моя стихия. — В голосе скользнула злость, и, может быть, даже разочарование.
На дверях, прикрытых маленькой незастекленной террасой, чернел продолговатый висячий замочек. Такой же замок украшал дверь кухни, которая голубела слева от калитки, рядом с навесом, где висел умывальник и стояло ведро с водой.
— Что за дом? — спросил Николай Иванович.
— Дом моих знакомых. Хороших, милых старичков. — Жестокость постепенно исчезала с лица Светланы; оно становилось проще, естественнее, точно с него убирали грим.
— Дом заперт, — сказал он с грустью.
Она прошла под навес, чуть наклонила ведро — вода, хлюпнув, качнулась к самому краю, но не выплеснулась, — достала из-под ведра ключ.
— Старички улетели на Новый год в Ростов.
— Бодрые, — заметил он.
— И счастливые…
— Это хорошо, — сказал он, — быть бодрым и счастливым…
— И любить друг друга… — Она резко повернула голову, спросила серьезно и даже немного испуганно: — Это, наверное, очень трудно — любить в семьдесят лет?
— Доживёшь — узнаешь…
— Я не доживу, — ответила она уверенно.
В полночь они пришли к морю. Светила луна. И галька берега казалась присыпанной снегом. Не настоящим, а таким, какой бывает на театральной сцене. И берег был похож на сцену — с голыми пирамидальными тополями, с домиками, в которых весело теплели окна, а над трубами вился дымок, потому что ночь в отличие от дня была холодной, нормальной для января ночью.
Ощущение простора, таившегося над головой, радовало, пьянило. И заставляло сердце стучать как-то иначе.
— Тебе не жаль покидать школу? — спросила она.
Он вспомнил, как на днях получил письмо. Без обратного адреса. Почерк ученический. Картинка с изображением морского вокзала Туапсе. Значит, письмо скорее всего местное.
Николай Иванович распечатал конверт. На листе было ровно три строчки:
«Николай Иванович!
Мара Аджиева влюблена в вас. Об этом знают все девчонки класса. Имейте это в виду».
Николай Иванович перечитал письмо четыре раза. И от раза к разу краснел больше и больше. Вначале он решил огласить письмо в классе, чтобы попытаться выявить анонимщика или хотя бы пристыдить. Но потом понял: делать этого не следует. Всякая попытка говорить о письме вслух ранит прежде всего Мару.