— Вы меня не гипнотизируете сейчас?
— О нет! Зачем? Я и так многое о тебе уже знаю, вернее понимаю. Под гипнозом ты говорила по-русски.
Она вздрогнула.
— Нет, нет, не беспокойся. Никаких тайн ты не выдала. Но сначала я подумал, что ты — русская шпионка. Я ведь узнал тебя сразу. Разве можно тебя забыть? Твои глаза, твои волосы, твои брови и эту расщелинку между передними резцами? Я был очень долго влюблен в тебя, я мечтал о тебе, как истинный Вертер. Ты помогла мне не умереть, не погибнуть, вернуться домой. Ты хочешь, чтобы я говорил о твоей болезни сразу?
— Нет. Потом. Я хочу красного вина, мы должны выпить за нашу неимоверную, необъяснимую встречу. Я ведь приехала в Карлсбад и не собиралась сюда, а потом доктор Стары посоветовал, я не собиралась следовать его советам, но вдруг села на поезд и приехала…
Метрдотель налил в его бокал немного вина, он попробовал, кивнул; метрдотель разлил вино в другие бокалы.
— Хорошее, старое, немецкое рейнское вино, но тебе можно только один бокал.
— Почему?
— Потому что сегодня ты приняла много кофеина, — очень легко сказал он. Поднял бокал, посмотрел его на свет. — Оно такого же цвета как твоя брошь. Кстати, откуда у тебя чешские гранаты? Они тебе к лицу.
— Это старая семейная вещь.
— А камешек в кольце выпал, когда тебя ударили?
— Да. Когда меня ударили.
— Муж? Любовник?
— Муж.
— Он тебя часто бьет?
— Один раз.
— Как твой брат? Я помню он приезжал к вам, хороший юноша.
— Он болен… Психически.
— Ах так… А сестра? Ее звали Анна, не так ли?
— Да, Анна. С ней все хорошо.
— Ты замужем?
— Да. Я замужем, и у меня трое детей.
— Ты говорила — двое.
— Третий — пасынок. Сын моего мужа.
— Я понял. Сколько ему лет?
— Двадцать три.
— Ты хорошая мачеха? Впрочем, глупый вопрос. Раз ты сказала трое детей — значит, хорошая. Тебя не смущает допрос?
— Нет, мне с вами почему-то легко.
— Легко? Но ведь у тебя есть тайна. Она спрятана очень глубоко, я мог бы узнать ее, но я пощадил тебя, а, может, себя. Я не хотел узнать ее против твоей воли. И не стану этого делать, поэтому мы с тобой здесь. Ты можешь быть спокойна и доверять мне. Я — друг. Друг, который когда-то тебя любил. Ты помнишь тех баб, которые работали с нами?
— Конечно.
— Знаешь, нас привезли на рассвете. Они уже работали, черные, огромные, я не сразу понял, что это женщины, а когда услышал их голоса и понял, то подумал — какой ужасной должна быть страна, где такие женщины…
Метрдотель стоял в отдалении и не сводил с них глаз.
— … мы должны заказать, он идет. Вот карта. Нет, вот для тебя.
— Какая разница?
— Ты не знаешь? Эта называется «дамской», в ней нет цен, чтобы не смущать даму… да, я подумал так о твоей стране… Это оказалось правдой, но люди, люди — перфектные. Столько хороших и добрых людей в ужасной стране! Абсурд. Ты была лучшей. Да, да. И не только хлеб и молоко, которые ты нам приносила, ты была как… как… золотой луч. И странно — это чувствовал не я один. Я — понятно. Я был влюблен и, кроме того, люди вообще для меня имеют цвет, но тогда в этих черных торфах все пленные чувствовали твой свет. Он замолчал и, поглаживая подбородок, молча смотрел на нее. В кафе, окна в которое были распахнуты, тихо замирал джаз; глухой ритм контрабаса.