— У Трифонова — он поморщился. — Терпеть его не могу. Еще с Царицына, мы там сильно не ладили, помнишь, Надя?
— Такой чернявый в очках?
— Из донских казаков, поэтому самомнение необыкновенное. Неважно. Боря, это кто?
— Муж моей тетки Веры Николаевны Кольберг.
— Какая же красивая у тебя мать была. Я встретил ее в Иркутской ссылке. Красивее женщин не видел… Дядя, так дядя. Надя, дашь ей анкету, а ты заполнишь и принесешь.
Ирина сразу погасила папиросу, словно приготовилась заполнить анкету.
— Ой, замечательно! Просто замечательно. Спасибо.
— Как работа? У вас там один княгини и графини бывшие. Авель набрал аристократок, а на самом деле — курятник. Никакого роста. Бросай. Иди учиться. Куда хочешь?
— Я не знаю…
— Я знаю. Ты в театре хочешь работать. Учись на театральном.
Ирина обедать не осталась, не терпелось порадовать мать и тетку. За обедом он сказал:
— Там семейка гнилая. Одни эсэры и меньшевики.
— Ну и что? Ирина-то причем?
— В том-то и дело, что ни при чем. Это ж надо, чтоб у Каллистрата и Юлии родилось существо, которое кроме тряпок, театра и шаромыжников ничего не признает. Ты тоже хороша. Нашла подругу. Неужели интересно сплетни ЦИК-а слушать? Она и тебя курить научит.
— Сплетни слушать действительно неинтересно, а курить можно научиться и у тебя…
— Ты никогда не смолчишь. Пришел муж усталый с работы, ворчит, ну смолчи, послушай, что он скажет, спроси, когда он в Сибирь собирается, как идет чистка московского аппарата.
— А я не понимаю, почему его надо чистить.
— Потому что у них неясная постановка вопроса о правой опасности. Они — главная опора бухаринской группы. Кстати, твоего Бухарина осмеяли на комиссии пэбэ. А Зиновьев по телефону женушке своей рассказывал, как Рютин, Угланов пришли к нему, мол, как нам действовать дальше, а он, — улыбка, расплакался. Говорит: «Я чувствую себя буквально обмазанным с головы до ног говном», и опять в рев, так они и не получили никакого совета.
— Подожди. Я не поняла. Зиновьев, это рассказывал по телефону, как же…
— Это неважно. Важно вот что. Ты превращаешься в бабу. Посиделки с Ириной, няни, дом, немножко попечатала, пошила, проверила у Васи уроки. Наденька, машинистка.
— Мне самой надоело быть машинисткой.
— Вот и иди, учись. В Промакадемию — мило дело, — он встал.
— Подожди, я хотела с тобой поговорить о Васе, о Яше.
— Мне некогда на эту ерунду тратить время, — пошел к двери.
— Тебя не интересует ни семья, ни дети.
— Пошла на хуй! — бросил, не обернувшись.
* * *
— Расскажи о своем брате подробней.
— О каком?
— О том, кто болен. Какой он?
— Федор очень застенчивый и очень одинокий. Некрасивый, нет, глаза красивые… Неопрятный. До болезни он был гардемарином. Писал пьесы, статья, учился на математическом факультете. Любит моих детей.