Он был страшен в гневе, и аббатиса, помертвев, замолчала, лишь мелко-мелко крестилась, шепотом поминая царя Давида и всю кротость его.
— Мы с тобой не шутим, ханжа чертова! — загремел окровавленный Каюзак. — я тебе самолично поджарю пятки на твоей же поварне! Где девушка? Отвечай живее, а то намотаю твои патлы на кулак и вертеть буду по всему двору!
И он протянул к ней ручищу, покрытую своей и чужой кровью, бесцеремонно сорвал с головы чепец, вцепился в аккуратную прическу.
— Помилуйте, господа! — вскрикнула аббатиса, не без оснований подозревавшая, что пришел ее смертный час. — Что бы вам сразу сказать, от кого вы прибыли… Все мы тут верные слуги…
— Веди, стерва! — рявкнул Каюзак, прямотаки забрасывая ее в дверь.
Хныча и причитая, аббатиса резво трусила впереди, показывая им дорогу на второй этаж. По всему зданию послышались испуганные визги и охи, но гвардейцы, не обращая внимания на перепуганных монахинь, взбежали по лестнице, устремились по длинному коридору.
В самом конце его вдруг мелькнул, исчезая за поворотом, край синего плаща. Дверь, откуда выскочил скрывшийся у них на глазах человек в одежде королевского мушкетера, так и осталась распахнутой — и это была та самая дверь, которую описал, чье расположение прилежно указал беглый печатник…
Отшвырнув монахиню, как тряпку, д'Артаньян побежал. За его спиной грохотал сапожищами Каюзак. Они неслись посреди пропахшей ладаном солнечной тишины, нарушаемой лишь их собственными шагами и истошными воплями монахинь где-то в отдалении, и это было, как во сне, когда тело ничего не весит и можешь творить, что хочешь, и тяжелое предчувствие отчего-то сжало д'Артаньяну сердце…
…когда рыцарь в смятении выбежал из замка…
Охваченный тревогой, он бежал сломя голову, пересекая полосы солнечного света, падавшие из высоких стрельчатых окон по правую сторону коридора.
…с ночного неба снегопадом сыпались…
Он сгоряча налетел на распахнутую дверь, пребольно ушиб плечо, но не ощутил удара. Влетел внутрь.
…белоснежные лепестки лилий…
— Боже милостивый… — прошептал за его спиной Каюзак.
Д'Артаньян упал на колени рядом с Анной, распростертой на щербатом каменном полу, давно не метенном как следует. Ее золотистые волосы разметались по треснутым плитам, неподвижный взгляд синих глаз был устремлен в неизвестные дали, а прекрасное лицо было белоснежным, как мрамор, покрытым крохотными алыми точками…
Гасконец издал звериный вопль. Он понимал все, но принять случившегося не мог, казалось, стоит зажмуриться, потрясти головой — и наваждение спадет, все переменится…