Сумасшедший дом какой-то, подумал Рамон, а вслух сказал:
— Приют для бродяг? Да?
Кот искоса взглянул на него. В громадных раскосых глазах впервые мелькнула капелька тепла.
— Бедный бобик, — протянул он с каким-то даже сожалением. — Ты домашний, да?
— Я служебный, — сказал Рамон. — Я из Службы Безопасности.
Кот вздохнул.
— Хоть об этом-то молчи, дурачок, — сказал он совсем тихо.
Его тон не особенно Рамону нравился. Не представлялось возможным хорошенько понюхать кота, а надо бы как следует нос ему обнюхать, виски, руки на сгибах локтей — а еще дельно бы весь низ нормально обнюхать. Из-за недостатка обонятельных данных Рамон чувствовал себя несколько скованно в суждениях. Кошачий запах, пропитывающий клетку, казался слишком абстрактным, в нем было слишком много усталости, злости и застарелой боли — а важные подробности как-то сгладились, нивелировались. Но если судить по этому общему запаху, кот родился не раньше Рамона. А может, и позже. А младший не должен так…
Распоряжаться? Командовать? А если он пытается предупредить? Откуда коту знать Кодекс Стаи? Они же анархисты, коты. И эгоисты. И нет у них ни совести, ни моральных устоев.
Рамон снова вспомнил, что собирался быть корректным. Хотел спросить, что кот имеет в виду — но тут где-то далеко хлопнула тяжелая дверь. Те, сумасшедшие, подняли такой гам, что в общем лае, вое и стонах Рамон не мог ничего разобрать.
Кот на миг насторожился, сжав кисти рук между коленями — но тут же развалился на своем войлоке в истомной расслабленной позе. Рамон не понял, что это значит: то ли ложная тревога, то ли не тревога для кота, то ли он демонстрирует нечто, непонятное для Рамона, не мыслящего жизни без Кодекса Стайной Чести, но очевидное для других — во всяком случае, поведение кота заставило сосредоточиться и напрячься.
— Что это? — спросил Рамон вполголоса.
— Ничего у них не бери, ничего не ешь, ничего не пей, — еле слышно шепнул кот, щурясь. — Молчи, молчи, молчи.
Рамон замолчал и сел в угол, окруженный глухими стенами. Он слышал голоса своих сородичей, но уж не голоса чужой Стаи — в них не было никакой общности, это само в уши лезло. Он никак не мог уловить смысла — только в одном из голосов слышалась такая безнадежная тоскливая боль, что у Рамона сердце заныло.
Что же с бедолагой делают, подумал Рамон, и мышцы на хребте напряглись, будто поднимали шерсть. И кто эти «они»? Неужели же…
В ноздри хлынул запах человека.
Этого Рамону особенно обнюхивать было ни к чему. Немолод, нечист, полупьян — и спиртное пьет так часто, что весь пропитался дрянными запахами перегара и разваливающегося тела. В несвежей одежде, от которой стиральным порошком не пахнет почти совсем, а дезодорантом абсолютно не пахнет. Для человека это совсем нехорошо. С душой тоже нехорошо — гниет душа в грязи. Шаги сопровождает металлический лязг — тележка? Рамон все это тщательно изучил раньше, чем человек ввалился в видимый отрезок коридора, таща свою тележку за собой.