— Снять?
— Разумеется. Свидание, назначенное мною английскому флоту, уже решено в принципе принять. Следовательно, мне аппараты больше не нужны.
В эту минуту корабль резко остановился и замер.
— Что это? — спросили пассажиры, Джеймс подошел к люку.
— Место найдено, — проговорил он. — Не хотите ли взглянуть, как работают мои молодцы?
Все подошли к окнам. Морское дно все было залито светом судовых фонарей. Подводный кабель, шедший из Сиднея в Батавию, извивался, как огромная змея. Неподалеку виднелся стеклянный ящик, около него суетились матросы в скафандрах. Это было какое-то странное, сказочное зрелище.
Пользуясь тем, что никто не обращал на нее внимания, Джоан отозвала в сторону Маудлин.
— Можно мне задать тебе один вопрос?
— Конечно. Разве нужно об этом спрашивать?
— Нужно, дитя мое. Ты так недавно со мной, что мне не хотелось бы делать тебе неприятно.
— От вас мне все приятно, мама.
— Ты говоришь искренне, я вижу это по твоим глазам. Так скажи мне: ты не невеста Джеймса?
Яркая краска залила щеки девушки.
— Нет, мама, — прошептала она.
— Однако, я вижу, что ты относишься к нему не совсем равнодушно. Ты выдаешь себя каждую минуту.
— Это правда, мама. Да и может ли быть иначе?
— Я и не думаю упрекать тебя. Но иногда ты грустишь, задумываешься… Почему?
Девушка обвила шею матери руками и тихо прошептала:
— У меня нет от тебя тайн, мама, а он все от меня что-то скрывает. Я знаю, я чувствую, что я для него все, что он меня любит больше жизни, а между тем он всегда говорит так, будто, когда он закончит свое дело, нам придется расстаться. А я не хочу этого, мама, не хочу! — прибавила она уже сквозь слезы.
Долго еще шептались обе женщины и не заметили даже, как все работы кончились, и Джеймс объявил, что теперь можно плыть прямо к Золотому острову. На чем решили они? Бог весть. Можно думать, однако, что Маудлин заключила тайный союз с матерью. С этого времени леди Джоан стала расспрашивать матросов, с которыми ей только приходилось встречаться. Она интересовалась, где они познакомились с корсаром, как поступили к нему на службу и кем его считают. И каждый раз она слышала какой-нибудь восторженный рассказ, все эти люди были обязаны своему командиру или жизнью, или честью. Всякий из них был живым свидетелем храбрости и великодушия корсара, все они принадлежали ему душой и телом, но никто не знал, кто он. Они на него смотрели, как на своего спасителя, и со скромностью, свойственной простым людям, не пытались проникнуть в тайну своего начальника. Казалось, эти люди находили, что этот человек сделал так много добра, что имел право хранить свою тайну.