— Вы что, как будто раздумали знакомиться с нашим таинственным союзником? — тихо спросил журналист.
Его слова как бы вывели из нерешимости египтянку.
В кормовой части было три каюты рядом. Лотия заглянуло в одну, — она была пуста, но, заглянув в другую, она увидела фигуру человека, неподвижно стоявшего у иллюминатора, она показалась ей знакомой, где-то она уже видела эту задумчивую позу. Из ее груди вырвался невольный вздох. Как бы под влиянием магнетизма, человек обернулся. Взглянув ему в лицо, Лотия отшатнулась от двери и невольно прижала руку к сердцу.
— Робер! — глухо вырвалось у нее.
— Что вы говорите? — спросил Лаваред.
Не в силах ответить, она молча указала ему рукой на стекло. Арман кинулся к двери, заглянул в окно и с удивлением прошептал:
— Кузен!
— Как, он — корсар Триплекс? — проговорила, поняв наконец, в чем тут дело, Оретт.
— Он самый, — отвечал Арман.
— Но это ошибка!
— Сейчас узнаем!
И со своей обычной решительностью Арман бросился к выходу из коридора, взглянул наверх и, увидев, что там никого нет, снова подбежал к окну и постучал в него. Узник вздрогнул. Он подошел к окну и, узнав Армана, побледнел, потом покраснел, потом вдруг с улыбкой сделал ему знак, чтобы он подождал, достав из кармана записную книжку, он быстро набросал в ней несколько строк, вырвал листок, нагнулся и просунул его под дверь, которая, к счастью, не доходила до пола. Арман схватил бумажку и прочитал следующую запись:
«Молчите. Никто не должен знать, кто я. В Сиднее постарайтесь узнать, в какую тюрьму я буду заключен и сообщите об этом Джеймсу Паку, секретарю начальника полиции. Тогда, пожалуй, нам еще удастся соединиться».
Закончив читать, Арман вопросительно взглянул на пленника, и Робер несколько раз кивнул головой, подтверждая написанное.
Когда Лаваред знаками же показал ему, что исполнит все, сказанное в письме, Робер одобрительно улыбнулся.
Вдали послышались шаги. Немому разговору пленника и его друзей суждено было скоро кончиться.
Тогда Лотия подошла к стеклу и приникла к нему лбом. Робер прикоснулся губами к холодному стеклу. Оно на минуту потускнело под этим чистым тихим поцелуем плененного жениха. Почти тотчас же подошел Оллсмайн и стал рассыпаться перед дамами в извинениях за свое отсутствие, не подозревая, что именно оно-то и было им наиболее приятно. Но затем, заметив выражение неудовольствия на их лицах, он невольно их спросил:
— Неужели вас так смутил вид этого висельника?
Арман поспешил ответить за дам:
— Я думаю, что когда так близко видишь такого знаменитого бандита, невольно является мысль: а что было бы, если встретился с ним, когда он был на свободе?