— Не скажите, — снисходительно отвечал Гофман, — у вас просто очень нетребовательный вкус. Его, знаете ли, надо развивать, тренировать, а если на капусточке прозябать — как тогда сможете отличить буайбес от, скажем, марсельской ухи.
— А зачем я должен отличать ваш буайбес, если есть такая прекрасная капусточка?
— Да, — вздохнул Гофман, — похоже, и здесь мы не сойдемся.
— И не надейтесь. Скажите, лучше, зачем Наташе звонили?
— Все в пределах правил, — быстро ответил Карл Иммануилович, — ничего предосудительного. Я просто посоветовал ей пообщаться с Виктором Сергеевичем. Тем более, что шеф в этом сам заинтересован. Не так?
— Формально все так, — неохотно согласился Добрый-Пролёткин.
— Тогда какие у вас претензии?
— Почему обязательно претензии? Возникла щекотливая ситуация, которую следует обсудить.
Гофман несколько брезгливо ковырял вилкой сельдь под шубой.
— Да… кулинары, нечего сказать. Я бы отнес к смертным грехам химическое растворение костей в селедке. Аккуратно выбирать — терпения у них не хватает. Так что вы хотели обсудить?
— Рудакова. В ближайшее время он выйдет на свободу.
— Вы хотите, чтобы я по этому поводу расстроился?
— Да что вы! И в мыслях не было!
Гофман изобразил на лице заинтересованно-любезное выражение и даже растянул губы в неком подобии улыбки.
— Тогда я вас слушаю!
Добрый-Пролёткин отодвинул тарелку, промокнул губы салфеткой и просто сказал:
— Рудаков в опасности.
— Я так не считаю, — сразу же отозвался Гофман.
— И напрасно. Султан не остановится, пойдет до конца. Обещал свернуть шею Рудакову — и свернет.
— Как знать… вы, кстати, в курсе, что с потерпевшим?
— С потерпевшим? Что-то случилось?
— Именно. Так вот, он наотрез отказался давать показания против Рудакова. Говорит, что сам во всем виноват. Удивительные вещи происходят после комы, верно?
Добрый-Пролёткин выглядел смущенным. Он повертел в руках вилку, потом бросил ее на стол, глубоко вздохнул и сказал:
— Надо же… Значит, просветление сошло на Ахмеда. Не вовремя…
Гофман, немного наклонив голову, глядел на коллегу и явно наслаждался ситуацией.
— Экий вы циничный. Я, однако же, думаю, что с его просветлением у вас и дальше будут проблемы.
Иван Степанович посмотрел на него с беспокойством.
— Вы думаете?
— Уверен.
— Не понимаю, как это поможет Рудакову. У Султана сейчас нет выбора — он уже заявил, что накажет его, и пути назад нет, свои не поймут. Для Султана это стало вопросом чести. Ахмед сам попадет под горячую руку, но Рудакову не поможет.
— Возможно, — заметил Гофман с показной таинственностью в голосе, — я же думаю, что все у Рудакова будет хорошо. Напишет, наконец, книгу, станет известным, появятся деньги. Года через три купит домик километрах в двадцати от кольца по Новой Риге. Уютный такой — с камином и удобным креслом. По вечерам будет сидеть у огня, держать на коленях ноутбук и писать, писать, писать. Наташа устроится у него за спиной и станет читать прямо с экрана, отходя только для того, чтобы принести кофе или бокал красного вина. Каждая новая книга — сенсация. Пресса захлебывается от восторга, расписывая дар Рудакова, телеканалы сражаются за право взять интервью… Это же прекрасно?