— Простите… Я лично?
— Э-э-э… это нам и предстоит установить?
— Тогда у вас вопросы персонально ко мне. Или вы считаете, что Виктор Сергеевич Загорский лично похитил сенатора Российской Федерации и запер в служебном помещении? Представляете уровень скандала, если все окажется вымыслом?
Соломонов придал лицу мечтательное выражение, словно явственно увидел этот самый скандал. И добавил:
— К сожалению, ничем не могу помочь. Мы не занимаемся розыском господина Селиверстова и не имеем сведений о его местонахождении. Что касается лично меня, то, если у вас есть необходимые бумаги из прокуратуры, то готов проследовать с вами в любое место. Если же бумаг нет, — тут начальник охраны сочувственно, что при данных обстоятельствах выглядело издевательски, развел руками, — то, извините. Но, прошу заметить, я, как законопослушный гражданин, после окончания смены готов явиться к вам в кабинет и дать все необходимые показания.
Полковник потерял нить разговора и оглянулся на генерала, а тот, по всей видимости, принял окончательное решение отступать, сел на заднее сиденье Мерседеса и скомандовал трогаться. Полковник тотчас утратил интерес к собеседнику, развернулся и рысцой побежал к машине. Соломонов с невозмутимым лицом крикнул ему вслед:
— Товарищ полковник! Так вы меня вызываете или как?
Ответом он удостоен не был.
Спустя минуту кавалькада из десятка автомобилей и двух тонированных автобусов выехала, сверкая проблесковыми маячками, из охраняемого коттеджного поселка.
* * *
Когда Наташа проснулась, было уже совсем темно. Несколько секунд она вообще не могла сообразить, где находится, потом поняла, что лежит одетая на кожаном диване, укрытая мягким пледом. Спать хотелось ужасно, и чтобы сесть, потребовалось категорически скомандовать себе: «вставай!»
Большая комната, каких не может быть в городской квартире, походила на зал в рыцарском замке — огромный, в полстены, камин, потрескивающий багровыми углями, массивные кресла, тяжелый полированный стол, дубовый шкаф с посудой, на стенах — картины, содержание которых разглядеть в темноте было нельзя.
Между шторами пробивалась тоненькая полоска света, прочерчивающая комнату яркой линией.
В кресле-качалке у камина крепко спал Загорский. Сейчас он совсем не походил на могучего героя-спасителя, каким был несколько часов назад. Правую руку положил под голову, губы — бантиком, и посапывал сладко-сладко, как ребенок.
Наташа улыбнулась. Настолько трогательная была картина, что она потянулась — погладить по голове. Но не успела.
Преображение было стремительным. Загорский проснулся мгновенно, точным движением перехватил руку, а сам соскользнул с кресла и размахнулся для удара. В глазах — огонь и ярость.