Именно так Гизола и думала, но повеселела, подумав, как будут они вместе смеяться, от хохота хватая друг друга за руки. Она чуть не забыла ответить, но увидев его замешательство, сказала:
— Может, и слушает. Неважно!
— Кто это? Почему она здесь с тобой?
Так, навскидку она не придумала отговорки — высунула язычок, словно говоря: «ишь, какой любопытный!», и потом ответила:
— Подруга хозяйки.
— Твоя хозяйка не замужем?
— Нет. Эта женщина у нее компаньонка, потому что мужчин она сюда вообще не пускает.
— И тебе здесь нравится? Как она с тобой обращается? Работы много?
— Ой, да она меня любит!
И он подумал: «Она привязалась к ней, как раньше к Джакко и Мазе!» И спросил с опаской и почтением:
— Твоя хозяйка не подумает про тебя плохо, если меня здесь застанет? Где она сейчас?
— Сегодня она вернется попозже. Мне придется сказать ей, что вы приходили.
— Конечно, скажи — она не будет ругать. Ты не должна лгать.
Этим он хотел намекнуть на их отношения. Но его удивило, как живут в этом доме, удивила и женщина, о которой Гизола так мало беспокоилась. Подумал он и о том, что ей приходится зарабатывать на жизнь. Тогда в нем заговорила щепетильность: не надо вот так сразу предлагать ей свою любовь — все-таки она была его крестьянкой и может просто не поверить. Но не выдержал и спросил:
— А ты обо мне думала?
От этих слов в нем снова ожило его чувство, и он подумал, что в нем заключена теперь и Гизола. Надо было вырвать ее у этих людей, державших ее при себе, совсем незнакомых!
Он замолчал, а она сделала одно из тех движений, в которых вдруг проглядывают все жизненные устои и привычки. Пьетро не понял, но спросил:
— И никто тебя не любил?
Она не отвечала. Он повторил вопрос. И снова никакого ответа — он подумал, что для первого раза, наверное, хочет знать слишком много. Но ей следовало бы с самого начала быть откровенной! Тогда он спросил себя, может ли он теперь говорить с ней так доверительно, как прежде, и эта внезапная тишина, в которой что-то таилось, стала мила ему, как нечто непривычное.
Она, с видом полу-лукавым, полу-простодушным ждала, пока он поднимет голову, и спросила, почти в шутку:
— Теперь я вам нравлюсь?
Охваченный радостью, он не хотел отвечать.
Не было больше ничего — только они и эта комната!
— Вы могли бы еще меня полюбить? — продолжала Гизола.
Тогда он ответил через силу, будто чужим голосом:
— Если ты никогда не любила!
Повисла такая тишина, что оба, казалось, слышали, как ходят в суставах кости, и старались не смотреть друг на друга.
Ему стало жалко ее — она ведь служанка, и хозяйка, узнав, что он приходил, наверное, устроит ей разнос. Он подошел к окну, отодвинул зеленую штору и в слепящем солнечном свете увидел цветущие клумбы и в центре бамбук. Гизола быстро шагнула к нему и потянула назад: