И над всей этой сумятицей взмывает безмятежно Торре-дель-Манджа.
А по окраинам мостятся среди домов оливы и кипарисы, будто забрели из нолей и не желают возвращаться.
Но Пьетро все чудилось, что за ним гонится отец, хоть он и успокоился немного, увидев колокольню Джотто, собор Санта-Мария-дель-Фьоре, знакомые улицы, по которым он прошел с чувством потерянности, становившимся все острее. Ему хотелось еще раз поговорить с кем-нибудь из товарищей, объяснить, что произошло недоразумение, что он пропал из виду по причине, о которой упоминать не может, как бы ни было ему неприятно скрытничать — даже теперь, когда он чувствовал упоительную потребность держать что-то при себе, и это «что-то» было, пожалуй, все равно, что его душа.
У входа на мост Понте-алле-Грацие под зеленым зонтом с деревянными спицами сидел продавец лимонов. Несколько носильщиков и каких-то невнятных персонажей дремали, прислонившись к стенке запруды.
От деревьев у Сан Миниато в сторону Кашине искоркой пролетел жаворонок.
Шагая в сторону прохладной, свежеполитой площади Пьяцца-Делла-Синьория, он начал замечать людей: больше всего их было на улице Кальцайоли и на Соборной площади. В конце улицы Кавур виднелся холм Фьезоле — высокий и зеленый.
Сойдя с трамвая возле монастыря, Пьетро покраснел, хотя никого рядом не было. Попытался заглянуть под жалюзи, не смотрит ли кто на улицу — лишь горшки с пыльными геранями.
Дверь открыла сама Гизола, но внутрь не пустила. Он тут же посетовал, что она до сих пор не уехала в Радду, она же ответила, что ждала его и хотела сперва убедиться, что родители примут ее назад.
Необъяснимым образом ему казалось, что они вместе уже очень давно.
— А почему нет? Они тебя обижают?
— Мне у них не нравится.
Его зацепило, что она ответила именно так, а не иначе. Он ласково коснулся ее и сказал просительно:
— Не отказывай мне. Ты должна ждать дома. Мне это будет приятно.
И подумал: «Зачем я ее об этом прошу?»
— Ну, раз ты так хочешь…
Увидев, что она поддается, он предложил:
— Тогда поехали со мной в Сиену.
Гизола улыбнулась и приложила палец к губам.
Он был уверен, что она подчинится ему с нежной покорностью, но Гизола, которой больше всего хотелось подурачиться, спросила:
— Я тебе разонравилась?
— Почему ты должна мне разонравиться?
И он нежно погладил ее по лицу — она отстранилась и бросила взгляд на кончики его пальцев.
— Ну что ты? Я жду тебя на улице, у монастыря.
— Хорошо. А теперь уходи.
Он поцеловал ей обе руки, сложив их вместе, она же тем временем все пятилась и, казалось, еще немного — захлопнет дверь у него перед носом.