Помнится мне и совсем другая история. Я только что принял из рук матери котелок с объедками и двинулся было домой, как за плечо меня цепко ухватила твердая мужская рука.
Это был завхоз столовой.
— Ты куда намылился, пацан? — до противности ласковым голосом спросил меня завхоз. От мамы я знал уже, что это ловкий мужик и подонок, прилепившийся к летной части то ли по какой броне, а может быть, по мнимой инвалидности… Ряшка у него была луноподобной, силы как у бугая, а вот голос тонкий, как у скопца или того хуже… Противным типом был этот первый, но, увы, не последний завхоз в моей жизни. — Воруешь, значит? — вновь спросил он меня. — Нехорошо… Тюряга по тебе, пацан, плачет.
Мне стало страшно. Никогда не знавший за собой ни одного проступка, исключая разве привычные ребячьи шалости, я больше всего на свете боялся тюрьмы.
Рука завхоза оставила мое плечо, и тут я был схвачен ею же за ухо. Другой рукой он вырвал у меня котелок, высоко поднял его и визгливо закричал.
— Бабы! Эй, бабы! Подите сюда и гляньте, какого мазурика изловил…
Мне было стыдно, уже замаячили в дверях лица столовских женщин, вот сейчас выйдет мама и увидит этот позор…
Я зажмурился.
— Отпусти ребенка, паразит, — услыхал вдруг мамин голос и открыл глаза.
Мама стояла рядом. Вот она решительно шагнула к завхозу и подняла руку, будто собираясь ухватить его за грудки.
— Отпусти!
Завхоз отступил назад, при этом ему пришлось выпустить из тисков мое бедное ухо, но котелок остался у него в руках.
— Ты потише, потише, Волкова… Чего распетушилась? Твой, что ли, жульчонок? Распустили пацанов, у́рок из них растите…
— Тебе что? — подала голос одна из женщин. — Помоев для мальчонки жалко? Сам жрешь, как…
— Это не помои! — взвизгнул завхоз. — Числится, как корм для гарнизонных поросят… Кормовые отходы называются. И я должен их оприходовать… Так вот!
С этими словами он опрокинул наш котелок-самобранку в бак с картофельными очистками и пустой уже швырнул мне под ноги.
Я успел заметить, что на этот раз там была целая — целая! — котлета.
— Иди домой, сынок, — грустно сказала мне мама. — У меня еще много работы сегодня.
В ту же ночь я выбил камнями все стекла в доме, где квартировал завхоз. Дом был не его, он принадлежал известной в Моздоке базарной торговке и спекулянтке, а я уже научился объединять таких людей воедино.
…— Как зарабатываешь на преподавательской стезе? — спросил я Стаса.
— Конечно, не сахар, в море побольше, только на жизнь хватает, — ответил он.
— Ты по-прежнему работаешь в школе? — спросил я Галку.
— В школе.
— Значит, так и живете… Оба на ниве просвещения, сеете разумное, доброе, вечное. Ну что ж, благородный труд, ничего не скажешь.