Потом отказала динамо-машина.
«Лебедь» медленно погружался.
На помощь нам спешили плавбаза «Крымские горы» и еще два калининградских траулера. Но были они далеко, и Рябов отдал приказ готовить шлюпки и спасательные плотики к спуску.
И вдруг мы узнали, что рядом с нами, в часе ходьбы, находится мурманский БМРТ «Рязань». Он перехватил аварийную РДО Рябова и на всех парах мчался к уставшему бороться за свою жизнь «Лебедю». Надо ли говорить, как все мы приободрились. Ведь «Рязань» могла стать рядом и подключить свои насосы, помочь нам откачивать воду, найти и заделать все пробоины.
У «Лебедя» появился серьезный шанс выжить.
Рябов запросил у «Рязани» имя ее капитана.
Тут мы и узнали, что командует мурманским судном Игорь Волков.
Это случилось в тот день, когда мои «маслопупы» устроили бунт. Он так и вошел в историю «Рязани» как бунт против «молочных братьев».
Еще с училищных времен я проникся глубоким уважением к судовым механикам. Меня всегда подкупала их искренняя любовь к машине, правда, принимавшая порой фанатический оттенок, болезненную форму. И я никогда не противопоставлял «верхнюю» команду «нижней», наоборот, всегда выступал против любой попытки внести рознь между механиками и штурманами. И первые понимали, чувствовали мое отношение к машинному племени. Механики платили мне той же монетой и, зная о том, как я им доверяю, были всегда готовы выжать из двигателя все, что в него заложил конструктор, и даже более того… Я знал, что в критическую минуту возьму из машины те возможности, какие мне, капитану, могут понадобиться. Ведь в море возникают вдруг мгновения, когда с полного хода вперед надо на всю катушку отработать задним. Ударил я с мостика вниз телеграфом, а у механика сердце обрывается, для него это означает вывернуть столь любимую им машину наизнанку. И если у него к мостику неприязнь, то он рассуждает так: мол, они, штурманцы, страхуются просто, отвечу им «полный назад», а дам оборотов поменьше, никому, кроме меня, до машины нет дела, никто ее не пожалеет… Так и сделает, ему ведь из машинного отделения не рассмотреть, какая создалась на море аварийная ситуация.
В своих механиках я был всегда уверен. И потом, мне попросту нравятся люди, которые умеют делать то, чему сам в своей жизни не научился.
А началось все с молочного супа. Грешным делом, не равнодушен я к нему. Не то чтобы одним им питался, но когда молочных блюд нет долгое время, становится не по себе. А в этом рейсе оказались такими любителями все штурманы, доктор и помполит. Словом, «белая кость»… А поскольку меню утверждают старпом и судовой врач, они с вожделением вчитывались в слова «молочный рисовый», «молочная лапша» и оставляли все, что сочинял им хитрый «кандей» — судовой повар, знавший о моей слабости. Оно и понятно: готовить молочное легче, да и капитану опять же потрафил.