От недавнего облегчения не осталось и следа. Амелия могла ожидать чего-то подобного от Джона, но только не от его старшего брата.
— А где в это время был его светлость?
— Он должен был уже спуститься, мисс Грейстоун. Не думаю, что ему рассказали об этом неприятном случае.
Амелию тут же захлестнула тревога.
— Но он видел детей с того момента, как спустится вниз?
Ллойд покачал головой:
— Полагаю, он не видел детей со дня похорон, мисс Грейстоун.
Потрясенная до глубины души, Амелия уставилась на него. Потом, после долгого молчания, спроста:
— Как он?
Ллойд понизит голос:
— Мне не кажется, что сегодня он чувствует себя хорошо.
И тут Амелия поняла, что пока не может уйти.
— Где он?
Ллойд встревожился:
— Он обедает, мисс Грейстоун, но он выразится предельно ясно…
— Я сумею сладить с его светлостью, — на ходу бросила Амелия, поспешив в коридор. Ею двигала решимость. Гренвилл, вероятно, страдал от последствий вчерашней попойки, предположила она. И все же, как бы плохо он себя ни чувствовал, ему пора было взять на себя ответственность за семью и стать настоящим отцом собственным детям.
Насколько помнила Амелия, столовая представляла собой просторную комнату, отделанную панелями из темного дерева, с обшитым древесиной потолком, несколькими картинами на стенах и длинным дубовым столом с двумя дюжинами величественных стульев, обитых бордовым бархатом. Две двери из черного дерева преграждали вход в столовую. Обе были закрыты.
У дверей стоял слуга в ливрее, неподвижный и немигающий, будто статуя. Ни на мгновение не поколебавшись, Амелия распахнула двери и переступила порог.
Гренвилл сидел во главе длинного стола в другом конце комнаты, лицом к дверям. Стол был накрыт на одного, на превосходной льняной скатерти красовался хрусталь. В центре стояли высокие белые свечи. Когда Амелия вошла в столовую, Гренвилл завтракал — и выглядел при этом крайне озабоченным.
Он поднял взгляд и, пристально глядя на нее с противоположного конца огромной комнаты, отложил приборы.
Амелия помедлила, подрастеряв свою решимость, потом повернулась и закрыта за собой двери. Последующая беседа должна была происходить без свидетелей. Амелия молилась, чтобы ее смелая попытка припереть Гренвилла к стенке не оказалась серьезной ошибкой.
Обернувшись, Амелия задрожала от страха — и как ее снова угораздило дразнить льва в его логове? Определенно, именно так и выглядели ее намерения. Она мрачно двинулась вперед, напрягая зрение, чтобы рассмотреть выражение его лица.
Гренвилл не сводил с Амелии глаз, пока она приближалась. Лишь когда она подошла совсем близко, он положил салфетку из золотой парчи на стол и поднялся.