Под утро дождь перестал. Гром стих. Нужно было вернуться в оперативную группу. Но едва успела она выбраться из ямы, загремела артиллерийская канонада. Грохот раскалывал предрассветное небо. Она отползла несколько шагов и спустилась в воронку рядом с Топорком. Хотелось как можно глубже уйти в прохладную подземную тишину. Грунт был свежий, мягкий. Она лежала, плотно прижимаясь грудью ко дну ямы, разгребая землю крепкими, затвердевшими пальцами.
Теперь Наташа уже понимала реальность опасности на войне; умела различить по свисту мину и снаряд, по разрыву — калибр, по воздушной волне — расстояние до разрыва; если считала нужным, ложилась на землю, даже закапывалась, ни на кого не оглядываясь. Но, пожалуй, сейчас чувство опасности стиралось усталостью. Больше всего хотелось одного: чтобы грохот прекратился хотя бы на минуту.
…Стволы батарейных орудий были наведены на запад.
Но как узнать точные координаты? Куда направить огонь? Почему разведчики не дают о себе знать?
Наушники, висевшие на голове дежурного телефониста Гайдая, упорно молчали. Ермошев ходил вокруг немого орудия, озабоченно покусывая ногти.
С востока на небо уже была наброшена светящаяся паутина. Запад был затянут строгой темной синевой.
Больше всех на батарее волновался Гайдай, Длинный Каряга. Где-то там, в густой синеве, на другом конце провода, у самой немецкой траншеи, под жестоким огнем лежал Топорок, Короткий Каряга, его единственный друг. Телефонисты уходили по линии, но никто из них не возвращался обратно. В телефонной трубке послышались слабые голоса.
— Фиалка, я — Ручеек. Фиалка, я — Ручеек.
Тонкий девичий голос — и правда, как ручеек — бежал по проводам. Неужели Наташа?
Гайдай прислушался. Нет, не то. Это просто где-то перепутались провода и к линии артиллеристов подключилась «паутина» стрелкового полка, стоявшего во втором эшелоне.
— Я — Ручеек, я — Ручеек, — бежал по проводам девичий голос.
В трубке послышались многозначительные покашливания.
— Ручеек, не протекайте мимо. Проверяйте Крапиву.
— Ручеек, разрешите узнать время.
— Три тридцать пять.
— А у нас три тридцать пять с половиной.
— Зачем спрашиваете, когда знаете?
— Ах, простите, я и забыл.
— Ручеек, позовите, пожалуйста, третьего.
— Кто спрашивает?
— Журавль.
— Да ведь он на Журавле.
— Извините, перепутал.
— Да ну вас…
И чей-то голос потише (наверное, в отводную трубку):
— Бурьян, Бурьян! Иваницкий, сменись с Хоменко. Леля на линии. Пусть послушает… Жаль малого…
Гайдай с раздражением бросил наушники. Его возмущало, что люди могут сейчас шутить, заниматься ерундой, говорить о чем-то постороннем, в то время как Топорок, Короткий Каряга…