– Откуда здесь Богу-то взяться. Никого тут нет, кроме дьявола.
– Без толку это, – резко произнес третий голос. – Тойбер, крути дальше. Хочу услышать, как у него кости сломаются.
– Но, ваша честь, – осторожно возразил палач. Лицо его в свете факелов стало бледным и отечным, задорного блеска в глазах как не бывало, и вообще он, казалось, состарился сразу на несколько лет. – Если пытать слишком быстро, то признание не будет искренним, и тогда…
– А твое мнение кто спрашивал, палач? – проворчал неизвестный судья.
Лекарь Эльспергер, все это время молча сидевший на лавке, теперь вдруг поднялся и кашлянул.
– В словах Тойбера есть доля истины, – заявил он. – Подсудимый, как я вижу, близок к обмороку. Если он потеряет сознание, придется прекратить допрос раньше времени.
– Вы правы, Эльспергер, – отозвался из-за решетки Рейнер. – Так что торопиться не стоит. Тойбер, еще на четверть оборота, не больше.
Палач безмолвно уставился на колесо, лишь через некоторое время до него дошли слова старика.
– Простите, ваша честь. Четверть оборота, как изволите.
Он повернул колесо, и Куизль почувствовал, что еще немного, и плечи вырвет из суставов. Кроме того, в спину все глубже врезались трехгранники. Якоб закрыл глаза и затянул старую детскую песенку, которую много лет назад услышал на привале под Брайтенфельдом. В то время как на горизонте пылали деревни, солдатские жены вполголоса напевали ее перед сном своим детям. С этой песенкой Куизль и сам потом укачивал младшую сестру и детей.
– Майский жук в вышине, а твой папа – на войне…
– Кончай изворачиваться, Куизль, и признавайся, – потребовал юный Кершер. – Все кончено.
– Мать осталась в Померании…
– Признавайся, будь ты проклят! – закричал Рейнер.
– А Померания – в огне…
– Признавайся!
Куизль сплюнул в сторону решетки.
– Да пошли вы, ублюдки жирные.
Некоторое время никто не произносил ни слова и слышалось только хриплое дыхание пытаемого.
– Забавная песня, – со злорадством произнес наконец третий судья. – Жаль только, детям ты ее уже не споешь. У тебя же есть дети, правда? И жена красавица. Как уж ее зовут? Анна-Мария, кажется…
А потом повторил по слогам и едва ли не с похотью:
– Ан-на-Ма-ри-я.
Куизль резко выгнулся. Раздался треск, и палач почувствовал, как левое плечо вышло из сустава. Этот дьявол знал его жену, а может, и детей. Что он задумал? Что, если он уже отыгрался на них за преступление, которое их отец совершил больше двадцати лет назад? Куизль едва не потерял сознание от боли и все-таки снова харкнул в решетку.
– Скотина проклятая! – выкрикнул он. – Покажись сейчас же, я тебе кожу на ремни сдеру!