«Как раньше… Запах крови, крики умирающих. Это как туман, он окутывает тебя, но зрение обостряется…»
Он отчетливо видел перед собой Леттнера, но движения бывшего солдата казались необычайно замедленными. Куизль заносил саблю и обрушивал ее на противника. Тот отступал шаг за шагом, и палач впервые увидел в его глазах страх. В конце концов Леттнер прижался спиной к стене, кацбальгер и сабля скрестились на уровне груди, и лица противников застыли одно напротив другого.
– Письмо у епископа, – просипел палач. – Чего ты там навыдумывал? Решил, что я поведусь на эту чушь?
Леттнер внезапно сверкнул глазами и снова по-волчьи оскалился.
– Это правда, иначе не стоять мне здесь. – Он с трудом отодвинул от себя саблю Куизля. – Достаточно было посчитать немного. От венецианца я узнал, сколько твоей дочери лет. Двадцать четыре! А здесь, в Вайденфельде, мы побывали поздней осенью. Твоя Анна тогда визжала, но поверь мне, Якоб, визжала от удовольствия.
– Ты лжешь, ублюдок!
Ярость горьким вином вскружила Куизлю голову, вновь и вновь перед глазами всплывали слова из письма, которое Леттнер подсунул ему этой ночью в пивоварне. Одна лишь строчка, но страданий она причиняла больше, чем все перенесенные на допросе пытки.
«Поцелуй от меня Магдалену, мою дочурку… Ее мама на вкус была сладкой, как спелая слива…»
– УБЛЮДОК!
Куизль оттолкнул Леттнера, тот вскрикнул от неожиданности и катнулся вдоль стены. Но таким образом он оказался вне досягаемости палача. Филипп сделал глубокий вдох и, широко расставив ноги, приготовился к продолжению схватки. Он пренебрежительно сплюнул и рассек воздух кацбальгером; брат его по-прежнему с воплями катался по полу.
– Я, может, и ублюдок, – прошептал Леттнер. – Но не лгун. Я отымел твою Анну-Марию, как племенной бык – телку. И что я теперь узнаю? Сразу после нашего свидания милая Аннушка оказывается беременной. Вот так совпадение! – Он облизнул губы и хихикнул. – Да ты взгляни на свою дочь, Якоб! Почему бы ей не быть от меня? Нежный взгляд, упрямые, вечно растрепанные волосы, полные губы… От тебя в ней вообще ничего нет, не заметил?
– Она пошла в мать, – выдавил Куизль, но сомнения уже пустили корни в душе палача.
Анна-Мария никогда не упоминала названия родной деревни; может, поэтому он его и забыл напрочь. Он знал, что там ей пришлось пережить нечто скверное. Но вот насколько все это было скверным и что именно там произошло – об этом она никогда не говорила.
«На вкус она была сладкой, как спелая слива…»
Перед глазами у Якоба поплыли красные круги.
«Не позволяй ему разозлить себя,