Снова присматриваемся к полю. Оно испещрено протоптанными в снегу узкими дорожками, глубокими следами: по нему уже наступали до нас.
Ждем третий час… Мыслей нет. И они скованные холодом. Была ракета или не была, не помню. Не видел. Справа от нас вылезли из снега пехотинцы, пошли. Мы тяжело распрямляемся, шинели на нас коробятся, звенят, прикладами винтовок ломаем снежный бруствер. На открытом поле теплее: и оттого, что вышли на солнце, и оттого, что передвигаемся, разминаемся. Зайцева Гора молчит.
В небе начинается гул. Ползет черная муха, за ней – вторая.
– Бегом! – командуют справа у пехотинцев.
– Бегом! – повторяет Асташкин. Пробуем бежать, но бежать снег не дает, под ним – вода.
Немецкие самолеты снижаются. Слышим пулеметные очереди. Без команды падаем. Я намечаю себе впереди оттаявший бугорок-кочку, он будет маскировать меня.
Самолеты визжаще пронеслись над головами. Они словно подхлестнули нас. Вскакиваем. Справа, у пехотинцев, чей-то истошный крик.
Бросок – до нового рубежа. Грудью наваливаюсь на кочку, ноги в снежной воде.
Снова приближается гул.
– По самолетам, залпом! – Асташкин целится.
Залпа не получилось. Окостенелые пальцы еле шевелятся. Разрозненно, не в лад, стреляем в несущуюся на нас махину. Но и сквозь гул слышим чей-то отчаянно радостный голос:
– Танки! Наши танки!
Видим, из леска в низине, в направлении на Фомино, ползут три танка. Мы забываем о самолетах. Делаем еще одну перебежку.
Зайцева Гора – в трескотне и дыме. Над нами и сбоку свистяще шикают пули. Откуда-то из глубины, со стороны немцев – орудийный залп, потом – еще и еще.
Два первых наших танка в дыму. Подбиты? Кто-то матерно ругается. Танки горят. Стреляет лишь один, ползущий в обход двум первым. Лежим. Целимся в те места, где возникают белые язычки выстрелов. Немцы бьют из пулеметов.
В центре России оно —
В Подмосковье
Прижалось к горе,
Как родинка к лицу.
Памятью каждый из нас
Прикован
К этому
Маленькому сельцу.
Мерой
Всех испытаний жестоких
Для нашей дивизии было оно.
У кого – Сталинград,
У кого – Севастополь,
У нас – Фомино.
Перевалить через Зайцеву гору!
Варшавское перерезать шоссе! —
Но кроме приказа был еще голод,
И был – промозглый
Болотный холод
В наступления полосе.
Встать бы
И смять эту гору в лепешку!
Но голой рукой попробуй возьми,
Когда на тебя – обвалом бомбежки…
Бомбежки,
Бомбежки с восьми до восьми.
Мы вылезали из ям осклизлых —
В свежих воронках посуше дно.
И вот уж
Взрывной волной слизан
Последний камень печной Фомино.
Теперь лишь на карте одним названьем
Осталось село.
И остался приказ.
Оледенелыми ветками ночью позванивал