За орешником развернулись поля. Медные ости скошенной ржи чередовались с золотыми стрелами пшеницы. Спелый запах осени — запах хлеба и первых опавших листьев — наполнял душный, предгрозовой воздух.
Повернувшись на узком сиденье, Никифор сказал:
— Дядь Степ, нынче будем петуха чинить?
— А то как же! Ведь обещались…
— Нравится мне, дядь Степ, тонкое работать! Когда не просто так, а с секретом. Вот у крестной часы есть с кукушкой. Кукушка высовывает голову и кукует, сколько положено, отсчитывает. Вот бы такое работать!
— Это можно. Кончай семилетку, мы тебя в город к часовщику определим, познаешь тонкую механику. Сейчас, друг Никифор, вашему брату все доступно, только захоти крепко!.. А все ж таки я тебе скажу — лучше кузнечного дела нет и не было на свете!..
Авдеев мог бы еще долго рассуждать на излюбленную тему, но впереди открылся ток.
Низкое ватное облако проплывало над полем. Сизая тень накрыла ток, выделив его темным пятаком посреди золотистого поля. Тяжелый ремень бежал от трактора к молотилке, ревел барабан, жадно поглощая скопы, которые задатчик едва успевал подсовывать в его пасть, взмахом ножа разрезая соломенные вязки.
К Авдееву подошел машинист Кирьянов, прозванный Цыганом за смуглую кожу, черные кудри и маслянистость темных глаз.
— Как дела, Цыганок?
— Хотим до грозы управиться, да «фриц» подводит, — Кирьянов тряхнул кудрями на трофейную молотилку.
— Барабан барахлит?
— Да и барабан тоже. Морока с ней! Нынче ее так распарило, насилу дратвой связал, чуток вся не развалилась.
— Никифора оставлю. Он шкивы сменит.
— Девки! — обернувшись к молотилке, заорал Кирьянов. — Целуйте Акимыча, он вам Никишку дарит!
Но девушкам приходилось слишком горячо, и шутка Кирьянова пропала впустую. Машинист огорчился, а нахохлившийся было Никифор разом повеселел.
IV
Авдеев взял путь на дальний, окраинный клин, где подымали целину. Это был последний участок, еще не освоенный колхозом после войны. Он лежал за глубокой яругой и одной стороной примыкал к дубовому урочищу, другой ниспадал к реке.
Авдеев натянул вожжи, — двуколка спускалась по отлогой пади яруги. Здесь, в низине, парило еще сильнее. Душные волны подымались от перегретой влажной земли. Дождей не было уже целую неделю, и земля мокрела собственным потом, исторгнутым из нее последним жаром осеннего солнца.
Авдеев подолом рубахи утер лицо.
— Ишь, наддает! — сказал он меринку. — Не миновать грозы.
Меринок согласно махнул хвостом и в ответ на ласковый голос сбавил рысь.
— Сейчас бы оно в самый раз, озимые дружно взойдут.
Меринок был согласен и с этим и, чтоб способнее было участвовать в беседе, совсем перешел на шаг.