— Мертвый час кончился? — спросил я.
Он медленно повернулся на локте.
— Нет, только для некоторых…
Мы еще помолчали, потом я сказал пареньку с профессиональным упорством:
— Мне все же хотелось бы вернуться к нашему разговору. По-вашему выходит так, что пастух как бы подменяет собой зоотехника. Раз Хлопин…
— Нет, зачем же! — вскинулся он в защиту Хлопина с такой горячностью, какой я, по правде сказать, не ждал от него после происшедшего между нами маленького недоразумения. — Зоотехник ведает всем животноводством колхоза, а по коровьему стаду пастух — его самый близкий и незаменимый помощник и товарищ! Да разве зоотехник имеет возможность так пристально наблюдать коров, как пастух, который с ними и днем, и ночью, и в вёдро, и в непогодь? Я знаю, у многих даже больших специалистов есть еще недоверие к пастуху: они полагают, что пастух не в силах вести зоотехнического наблюдения над стадом, — это, мол, дело зоотехника. А вот Хлопин утверждает, что пастух может и должен вести такое наблюдение. И не только утверждает, но и доказывает делом. Да и почему бы пастуху, имеющему зоотехнические знания, не вести такого наблюдения и не делать из него выводов?
— Да, но человек, получивший хотя бы и неполное зоотехническое образование, едва ли пойдет в пастухи.
— Это почему же?
— Да потому, что ему захочется другой доли. Вот окончит ваш Хлопин зоотехникум — сколько ему осталось? Год? — и поминай, как звали!
— Так говорят люди, не понимающие ни Хлопина, ни происходящего… процесса, — нахмурился паренек. — Вы же опять разумеете прежнего пастуха, а теперь это совершенно новая профессия. Да взять и с материальной стороны: Хлопин зарабатывает до полутора тысяч в месяц. Он награжден орденом Ленина. Значит, и в смысле почета пастух поставлен в условия ничуть не худшие, чем всякий другой колхозник-опытник. Эх, поговорили бы вы с самим Хлопиным!..
В продолжение нашей беседы паренек рассеянно передвигал шахматные фигурки по доске. И сейчас белая и черная армии выстроились в полном боевом порядке по обеим сторонам ратного поля. Он выправил шеренгу пешек и вдруг сказал с задорной решимостью:
— Реванш?
На этот раз мне хотелось выиграть, и выиграть по-настоящему. Это был мой долг перед ним. Но, видно, я давно уже не играл в силу второй категории, а мой противник боролся цепко, упрямо, с какой-то неожиданной дерзкой выдумкой. С каждым ходом партия становилась для меня все более трудной. У нас сохранялось полное материальное равенство, но его слоны, кони, ладьи свободно перемещались по всему полю, моему же войску было тесно, как персам в Фермопилах. Меня спас цейтнот: он дал о себе знать тоненьким, как звук флейты, гудком, нивесть откуда прилетевшим на берег реки.