— И ты молчала?
— Да.
Проклятый месяц, который тянулся и тянулся. Званые вечера, балы… он, такой родной, но далекий, рядом с панночкой Зиновией… небось стихи читает.
Держит ее за ручку бережно.
А она, дурочка, млеет. Евдокии же хочется кричать от боли, а… она улыбается. Она умеет улыбаться, когда совсем-совсем горько.
— Если бы он заговорил, то… ему ничего не было бы. А мне одна дорога осталась бы — в монастырь, грехи замаливать…
— Чушь. — Лихослав держит так, что еще немного, и Евдокия задохнется в его объятиях. — Как его зовут?
— Тебе зачем?
— Убью.
— Прекрати… это… несерьезно.
— Это очень серьезно, Ева. — В темноте его глаза отливают тусклой, болотной какой-то желтизной. — Я найду его и убью…
У нее получается вывернуться, и, дотянувшись до губ, Евдокия трогает их… жесткие. И короткие клыки пробились… полнолуние еще не скоро, а клыки уже пробились.
Наверное, он злится на того, другого…
— Я и лица-то его уже не помню. Носилась вот с обидой, а оказывается… так что не надо убивать. Покусай лучше. Волкодлачьи укусы, помнится, плохо заживают…
Лихослав сморщил нос и брюзгливо произнес:
— Скажете тоже, панночка Евдокия… покусай. Приличные волкодлаки всякую погань в рот не тянут. У них этот рот прямо-таки не казенный…
Аргумент был веским. И вправду… всякую погань — и в рот…
— Ева…
— Да?
— Ты ведь выйдешь за меня?
— Ты же спрашивал…
— Еще спрашиваю… я ж все-таки…
— Волкодлак.
— Немного. Но таки да…
— Выйду… может ты и волкодлак, но человек приличный.
Почему-то показалось, что Лихослав смутился. Ушел он под утро, и Евдокия сквозь сон ощутила прикосновение губ к виску.
— Возьми. — Лихослав вложил в руку что-то твердое, круглое. — Это чтоб ты не передумала… Ева…
Евдокия хотела ответить, что ничего-то ей не надо, она и так не передумает, но соскользнула в глубокий спокойный сон. А очнувшись, обнаружила, что сжимает в кулаке кольцо.
Белый обод. Черный гладкий камень с птичьей лапой руны Вотана. Не обручальное, не наследное, но… старое и, пожалуй, дорогое.
Евдокия коснулась камня губами.
Теплый.
На сей раз от любимого дядечки пришли розы. В отличие от королевских, эти были суховаты, уже тронуты увяданием, но зато щедро обернуты несколькими слоями гофрированной бумаги.
— Какая прелесть, — не удержалась Богуслава, растирая висок. — Поклонников у вас все прибывает и прибывает…
— Это от дядечки. — Тиана нежно погладила розы, и те, потревоженные прикосновением, осыпались. — Дядечка очень за меня радый.
— Я думаю.
Богуслава убрала руку и вновь прижала пальцы к виску.
— С вашей стороны, Тиана, очень предусмотрительно обзавестись таким… перспективным кавалером. — Ядзита вытащила белые нити, верно, собралась вышивать луну над погостом.