Абигайль принялась поливать одно из одеял водой. Вскоре перед ней замелькали ведра и одеяла, Уоллингфорд, Берк и Александра, бегающие от насоса к мастерской. Когда руки Абигайль уставали, качать воду начинала ее сестра.
Схватив мокрое одеяло, Абигайль ринулась к мастерской. Вокруг была вода, копоть и жар. Уоллингфорд отдал ей пустое ведро и выхватил из рук одеяло.
— Внутрь ты не войдешь! — крикнул он. Его лицо блестело от пота и потемнело, точно печная труба, а голос охрип от дыма.
— О Господи! С тобой все в порядке?
— Да! Неси еще воды! — Уоллингфорд повернулся и вновь вбежал в мастерскую. Через окно было видно, как он, стоя бок о бок с Берком, сбивал языки пламени. Ком встал в горле Абигайль, мешая ей дышать. Она подбежала к насосу, взяла полное ведро и, спотыкаясь, побрела назад. С огнем почти удалось справиться, но дым все еще змеился из окон и из-под крыши. Чьи-то руки забрали у Абигайль полное ведро, заменив его пустым.
Туда и обратно, снова и снова до тех пор, пока не отпала необходимость в воде. Огонь был потушен. Мастерская стояла на своем месте, только ее стены потемнели от сажи, а из выбитых окон струился дымок. Перед дверью валялось пустое ведро. Абигайль подняла его и еще одно, отнесла к насосу, аккуратно вставила одно в другое и выпрямилась.
Через разбитое окно она видела, как Александра и мистер Берк стояли в темноте и о чем-то тихо говорили. Рыжая голова Берка, потемневшая от сажи и пота, была опущена. Белые руки Александры обхватили его за тонкую талию, и Берк накрыл их своими.
«Она любит его», — удивленно подумала Абигайль, посреди этого хаоса, грязи и залитой водой травы, внезапно ощутив небывалое спокойствие.
Живот ни с того ни с сего скрутило, и ее вывернуло прямо на траву.
Одним морозным октябрьским утром много лет назад, когда Уоллингфорд направлялся на стадион Итона, на пути ему повстречался не кто иной, как рыжеволосый незаконнорожденный сын герцога Олимпия. В груди Уоллингфорда всколыхнулось знакомое чувство гнева.
— Отойди в сторону, чертов сукин сын, — с угрозой произнес он, и юный Берк тотчас же потребовал сатисфакции за оскорбление.
Уоллингфорд возразил, что никого он не оскорблял и что мать Берка принимала подарки и деньги в обмен на плотские удовольствия. Поскольку в момент рождения Берка герцог Олимпия не был женат на его матери, он, Уоллингфорд, говорил правду.
Кулак Берка тут же соприкоснулся с глазом Уоллингфорда, и прежде чем тот успел попятиться и заслониться от очередного удара, Берк разбил ему губу. С заплывшим глазом и разбитой губой, Уоллингфорд пожал Берку руку, назвал его настоящим мужчиной и в Михайлов день отвез домой на Белгрейв-сквер, чтобы тот встретился со своим отцом.