— И ты сказала, что удобно?
— Конечно, сказала! Какой ты странный.
— А что у нас на обед?
— Можно сделать селедочку с картошкой…
— А суп какой?
— Хочешь рассольник? И пирожки с мясом.
— А на второе?
— И пирожки, и второе?.. Ну, можно сделать котлеты или тефтели.
— Лучше тефтели. И кисель, да?
Через некоторое время я сказал:
— А если она придет раньше?
— Предложу ей чашку чаю. А потом обед.
— А если она задержится?
— Оставим ужинать. Вероня достала копчушек.
— Возьми мою черешню. Все равно я ее не люблю.
— Надо есть фрукты… Мы купим еще.
— Мама, — сказал я, — а ты наденешь серый костюм?
Мать как-то странно посмотрела на меня:
— Надену, если хочешь.
— Ну, тогда хорошо… — И я сразу заснул.
Конечно, все это сошло мне с рук только потому, что я перенес тяжелую болезнь. Но в роковую пятницу мама находилась на точке кипения и только чудом не «убежала». Я загонял всех. Мне требовался отцовский плед вместо моего ватного одеяла, и другие подушки, и чистые наволочки. Снизу был позван полотер-любитель Митрич для освежения воском паркета. Вероня, вооруженная щеткой на длинной ручке, снимала паутину с потолка и люстры. Моего шелудивого пса Джека, несмотря на отчаянное сопротивление, вымыли и расчесали. Оскорбленный, подавленный, розово-белый — кожа просвечивала сквозь редкую шерсть, он угрюмо залег в углу, положив морду на передние лапы, — поза, унаследованная от далеких породистых предков.
Среди дня как снег на голову явилась мамина приятельница Раечка, черноглазая, томная, рассеянная и въедливая. Она курила длинные папиросы, обсыпая все вокруг себя пеплом, смеялась тихим, долгим, многозначительным смехом, называла маму Ксёной и говорила только о мужчинах. Я пришел в отчаяние. Нельзя было представить более неудачного сочетания, чем эта томная распустеха и величественная Мария Владимировна.
— Ксёна, — донеслось ко мне из темной комнаты, — у вас пекут пирожки, я останусь обедать. Ты не хочешь позвать Али?
— Мама! — крикнул я своим шатким после болезни голосом.
Мать встревоженно вошла.
— Неужели Раечка останется у нас?
— А почему ей нельзя остаться? — удивилась мать.
— Но ведь придет Мария Владимировна!
— Ну и что же? Раечка — моя гимназическая подруга.
— Ты же сама говорила, что ее выгнали из третьего класса. Ну, мама, зачем она сегодня? Ты разве сама не понимаешь?
— Не понимаю! — запальчиво сказала мать, хотя в глубине души отлично понимала. — В конце концов, это моя старая приятельница.
— И Али — твой старый приятель?
— Никакого Али не будет.
— Пусть и Раечки не будет. Прошу тебя!
— Может быть, для твоих гостей и я недостаточно хороша? — с ненатуральной горечью сказала мать.