Мы расстались, а меня еще долго мысль про это грызла. И я даже вспомнил этого человека, про которого Яков толковал. Он после смерти Щорса дивизию возглавил. И что-то прошла моя злость на него, и даже подумалось, что вряд ли он мог это сделать. Он из крестьянских детей, только его батька от земли ушел и шахтером стал. За Советскую власть был с самого начала и чуть ли не с каждым врагом ее воевал. И пулям не кланялся. Что-то тут не то.
И самое главное, отчего его про смерть Щорса спрашивать стали? Тогда никто его не подозревал, комдивом назначили, и воевал он, как положено. И даже потом никого в подлом убийстве Щорса не подозревали. Вот когда отравили комбрига Боженко – тут пересудов было много, кто это сделал. Говорили всякое – и про молодую жену, и про врагов, и даже про своих. А потом понял, отчего старая история поднялась, хоть это не я такой умный, а другой человек меня на эту думку натолкнул. Дело в том, что раны от пули разные: там, где пуля входит, – рана отличается от той, где она выходит. Я-то это много раз видел, только по малограмотности своей не допер. То есть подняли историю со смертью Щорса потому, что убит он оказался пулей не в лоб, как должно быть в атаке, а в затылок! Видимо, могилу вскрывали и посмотрели, где какая рана.
Только не готов я сказать, что Наумович в этом деле виноват. Скорее всего, такой же паренек, как и я, неграмотный в военном деле, не так прицел установил – и все, нет хорошего человека…
– Федор Ильич, а как же убитого Щорса исследовали? Он же умер двадцать лет назад, а за это время одни кости останутся?
– Вот про это сказать могу точно. Мы не хотели Щорса хоронить ни в Коростене, ни в Киеве, чтоб всякая сволочь петлюровская его из могилы не вырыла и над мертвым не глумилась. Оттого мы его тело как следует обработали, чтоб довезти его до Самары и похоронить. Очень старались, чтоб тело сохранить. И думаю, что не зря.
Федор Ильич заметно разнервничался от рассказа, видимо, он до сих пор переживал те события.
Я отправился на пост. Поскольку мы уже воюем, то теперь выставлялись два поста. Спать приходилось уже не так хорошо, как в июле, – нет наряда, так спишь до подъема. А куды ж деваться-то: это война, здесь все не по-детски происходит. Зевнешь – и будет с тобой, как с Чапаевым. Днем тебя не взяли, так ночью подкрадутся. Здесь на пехоту надежды нет. Сидит перед нами немного пехотинцев, но их так мало, что только видимость прикрытия создают. Наверное, это разные отставшие от своих частей бойцы, которых командование батальона подобрало и задействовало. Потому что Волох по телефону и с ротой переговаривался, и с соседними дотами, раз в штаб батальона звонил, а вот какому-нибудь пехотному ротному или комбату – ни разу. А если у них командира нет, то как они очередность нарядов или постов соблюдать будут? СМС-голосованием? Так они, за отсутствием покрытия, все дружно спать завалятся. Так что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, и мы так себя «вытаскивали».